Келе

Вечерняя звезда взошла на небосводе; трубы заклубились бархатистым дымом. Двор погрузился в темноту. Из села доносится собачий лай, но Вахур не вступает в перекличку. Если обстоятельства складываются так, что нужно сказать свое слово, она быстро управляется с этим делом: гавкнет коротко и злобно, а затем опять укладывается на брюхо. Она обдумывает, где бы устроить колыбель своим будущим малышам. Под конец направляется к соломенному стогу, обходит его вокруг и, решив, что это достаточно укромное и надежное место, принимается рыть ямку.

Аист и собака видят друг друга, но ведут себя так, будто не видят: каждый из них занят своими мыслями и потому стремится к одиночеству. Оба чувствуют это, и сейчас они, можно сказать, один для другого и не существуют. Вахур с полным усердием копает углубление в стогу соломы, готовит колыбель для своего первого потомства, а Келе стоит недвижно, ловя ночные звуки. Ночь выдалась безлунная, хотя и не слишком она темна, но крылатых путешественников в небе не разглядишь. Келе различает их по голосам, по шуму полета. Шорох, шелест, хлопанье крыльев, свист рассекаемого воздуха точно говорят аисту, кто из его пернатых собратьев сейчас держит путь в ночном небе. Он знает, когда прилетают те или иные дальние странники, и в ночи проносятся над ним живые страницы календаря Весны. Иные птицы прокричат весело, точно свирель пропоет: вот и мы прилетели! В голосах других прозвучат тревога и предостережение: будьте внимательны… сюда… сюда…

И вот однажды утром свершилось. Солнце еще не поднялось над горизонтом, легкая дымка тумана плыла над лугом, но на востоке, по склонам холмов мелькнул светлый проблеск, предвещающий солнечный восход.

Берти как раз вышел из дома, чтобы задать корм скотине, когда на самом верху поленницы аист, откинув голову назад, с клекотом прокричал что-то и принялся взволнованно переступать с ноги на ногу.

— Чего это ты так развеселился, Длинноногий?

Однако Келе даже не взглянул на Берти: он не сводил глаз с луга, где в редеющем предрассветном сумраке на высоком берегу ручья, внимательно к чему-то прислушиваясь, застыли четыре аиста.

Положившись на инстинкт, он какое-то мгновение прикидывал, взвешивал свои возможности, затем распростер крылья, взмыл в воздух и, почти плывя в утренней дымке над кустами, деревьями, заборами, опустился на луг.

Берти, вконец оторопев, смотрел ему вслед. Если бы дровяная поленница или хлев вдруг полетели по воздуху, и тогда бы он вряд ли удивился больше: ему и во сне не снилось, что аист опять обрел свою способность летать. Конечно, Берти никогда не помышлял о том, чтобы еще раз подрезать перья аисту и помешать ему улететь, и все же сейчас он ощутил горькое разочарование.

«Стало быть, улетел», — подумал Берти, и в это утро он строже обычного обошелся со своими питомцами. Копытка в упрек, что конь ненароком вляпался в навоз, Берти обозвал «грязной скотиной», корову легонько стукнул по боку за то, что та не посторонилась по первому требованию, хотя всем известно, что Му отродясь ни с каким делом не спешила да и умом — этого не отрицала и сама корова — была несколько неповоротлива. Малышке Бу только на короткое время было дозволено припасть к материнскому вымени; когда же грач Торо приковылял поближе, чтобы получить причитающуюся ему горстку кукурузы, Берти злорадно показал ему кукиш.

— Вот тебе, видал? — вскричал он. — Корми тут их, а они в один прекрасный день оставят тебя с носом, и поминай как звали. — С этими словами Берти вышел, в сердцах хлопнув дверью. Обитатели хлева оторопело смотрели ему вслед.

А меж тем Келе и не помышлял о том, чтобы покинуть приютивший его кров. Он знал, что летать так, как положено аисту, он пока еще не может, но знал также, что свобода теперь уже совсем близка и что и человек больше не обрежет его крылья. Он не ощущал благодарности — таких чувств аисты не ведают, а стало быть, и выражать не умеют, — но когда смотрел на Берти или слышал его голос, чувствовал, что этот человек не причинит ему зла. И позже, когда он, наконец, сможет общаться со своими сородичами, то взглядом, движением даст им понять, что и среди людей попадаются такие, к которым можно приближаться без опаски.

Однако сейчас Келе позабыл обо всем на свете. Под крыльями у него мягко скользил воздух, и, описав неширокий круг, он опустился на землю рядом с усталыми странниками. Келе и незнакомые аисты смотрели друг на друга, и во взглядах их не читалось ни радости, ни приязни. Келе, обретаясь вблизи человека, иначе представлял себе эту первую встречу, и сейчас, на воле, ему пришлось столкнуться с суровой действительностью. Таким же — суровым и трезвым — вмиг стал опять и наш Келе.

Келе был огромный, старый аист, а вновь прибывшие — молодые аисты, две супружеские пары.

Аисты стояли, выжидая, что будет.

Келе смерил их холодным взглядом; здесь он был у себя дома, и молодые аисты почувствовали это.

— Мы только передохнем немного и полетим дальше, — шевельнулся один из путников. — Твоей охоте мы не помешаем.