Кельнская королевская хроника (ЛП)

Милан был захвачен и разрушен. Необходимо кратко рассказать о том, как это случилось. Когда[279] зимой дороги стали непроезжими и миланцы должны были уже сильно ограничивать себя, они пытались хитрыми предложениями уповать на благородство князей, чтобы каким-нибудь способом внушить им, будто бы все уже достигнуто, а самим, тем временем, объединёнными усилиями получить припасы из Бриксии и Плацентии. Однако они ничего не добились, потеряв как решимость, так и силу. По прошествии долгого времени и после многочисленных козней, принуждённые сильным голодом и лишениями, они, после того как им был установлен крайний срок на среду первой недели Великого поста (21 февраля), выдвинули наконец два предложения: сдаваться без всяких условий или добиться пощады посредством договора. Договор был такой: они должны были засыпать все рвы, снести стены и все башни, выдать триста заложников, которых выберет император, и те должны будут три года содержаться в плену; кроме того, принять ту власть, которую поставит император, будь она немецкой или лангобардской; отказаться от всех регалий, выплатить деньги, построить за свой счёт императору дворец, там где он захочет, будь то внутри или вне города, и такой большой, как он пожелает; никогда в будущем не сооружать без разрешения императора ни рвов, ни стен, не вступать в союз или сговор ни с каким городом или народом, выслать из города три тысячи человек и содержать императора со своим войском в городе столько, сколько он захочет. Когда по этому вопросу держали совет, большая часть князей, во главе с кёльнским епископом, голосовала против принятия условий, так как при условии полной победы, император может мстить или миловать по своему усмотрению. Некоторые говорили, что и то, и другое почётно для империи. Напротив, большая часть, главой которых был граф из Бландрате, советовала принять договор[280], отчасти потому, что видно, как миланцы с величайшим усердием соглашаются на это, отчасти потому, что если они не смогут выполнить его, то император меньше погрешил бы относительно милосердия, вынужденный жестоко покарать их за неисполнение договора. В конце концов все, также и несогласные, одобрили договор. Поскольку вполне могло случиться так, что он не будет исполняться, то ни одна дорога для доставки провизии не должна быть свободна, до тех пор пока договор не будет выполнен полностью или большей частью. Когда прошло много дней с расторжения клятвы, которой миланцы были связаны с жителями Бриксии и Плацентии, они теперь осознали тяжесть договора и, обдумав результат, предпочли одурманенные, не принимая договора, покориться, полагаясь только на защиту милосердия. Таким образом, в первый день месяца марта консулы миланцев с другими знатными людьми числом около двадцати появились, стоя на коленях, с обнажёнными мечами на шее, перед всем двором, безо всякого коварства, которым они ввели в заблуждение при первом подчинении императору, без всяких условий предали себя и свой город с имуществом и людьми их господину, императору, и за себя, и за всех остальных миланцев дали предписанную им клятву. В свою очередь, в следующее воскресение (4 марта), когда очень кстати было пропето: "Помню о твоей доброте, О, Господи!"[281] пришли более чем триста отборных миланских рыцарей с выбранными консулами, пали на колени пред сидящем на своём троне господином императором, умоляя прекрасной, равно как и жалобной речью только о его сострадании, вручив ключи от города и от всех ворот, а также части главных знамён, которых было числом тридцать шесть, и дали ту же самую клятву, что и консулы. После этого во вторник пришёл народ с карроцием[282], который у нас называется штандарт, и остальным числом рыцарей, передав знамёна всех городских кварталов числом сто или немного больше. Поочерёдно они двигались к Нео-Лаудуму — жители из трёх привратных районов следовали перед повозкой[283], остальная толпа следовала за ними — до дворца императора. Как только он, сидящий высоко на своём троне, был замечен ими, музыканты, стоявшие на повозке, сильнее затрубили в медные трубы, будто бы устроив торжественные похороны своей гордости, которая теперь умерла и здесь должна была быть предана земле. Когда звук затих, трубы были поданы императору. За ними по одному, признавая себя виновными, подошли главы городских кварталов, передав поочерёдно свои знамёна от первого до последнего.