Кельтская волчица

— Что же с тобой такое? — спросила у нее пришелица с ноткой удивления в ангельском голосе, — можно подумать, что ты меня боишься.

— О разве я не заботилась о тебе, хозяин мой, — дрожащий голосом проговорила старуха, почему то обращаясь к гостье в мужском роде. Ее бесформенная губа искривилась в жалостливом подобии улыбки: — ведь заботилась о тебе как о своей родной кровинке, не правда ли?

— Да верно ты не в своем уме, — воскликнула та, — ты меня не узнаешь, верно?

— О, как же, как же мне тебя не узнать, — продолжала шамкать беззубым ртом несчастная старуха: — я баловала тебя, я позволяла тебе наслаждаться всем, чем угодно, я всегда помогала тебе…

— Мне кажется, что ты сходишь с ума, бабушка, — прошептала пришелица, приближаясь к больной, — давно ли ты стала такой странной. Успокойся, успокойся, — приговаривала она, в то время как старуха все больше напоминала при каждом ее шаге толстую жабу, загипнотизированную ядовитой змеей, — ты очень устала, правда ли? Но это вовсе не страшно. Тебе только надо, чтобы за тобой поухаживали. Хорошо поухаживали, — с видом величайшей озабоченности дама достала из-за корсажа платья какой-то флакон и капнув из него несколько капель в деревянную чашку, стоявшую на столе, поднесла ее белоснежной рукой к губам больной.

— О, выпей, выпей, моя бедная старушка, выпей и тебе станет легче. Мне так жаль, что я вижу тебя в таком состоянии. Ну, выпей же…

— Да, красавец мой ненаглядный, — пробормотала, запинаясь старуха, — ты очень, очень добр ко мне… Да, да… Ведь и вправду, ты всегда был очень добр ко мне, так уж ласкал меня…

Облепиха пыталась удержать сосуд, но ее руки так тряслись, и часть жидкости выплеснулась ей на блеклую льняную рубаху. Но прекрасная гостья, не чураясь, продолжала помогать ей. Старуха же пила неуклюже и громко, как большая испуганная собака.

— Какое несчастье, — продолжала приговаривать дама: — долгие годы трудов на мое благо расстроили твой рассудок, милая бабушка. Сколько раз я пыталась тебя убедить, что нам пора расстаться, но ты не соглашалась, ты не хотела покинуть меня, — она бросила лишь беглый взгляд на притихшую у за копченной печи Пелагею, та была тогда еще совсем ребенком, но его хватило, чтобы девочка ощутила, как у нее заледенела кровь в жилах.

— Ох, как мне плохо! — застонала Облепиха, прижимая руки к животу. — Ох! Я умираю! — слезы полились у нее из глаз на ставшее восковым лицо.

Видя торжественно сидящую на краю кровати бабушки даму, величественную и прекрасную как королева из сказки, Пелагея не посмела подойти, чтобы помочь ей. Ее охватила какая-то странная, сонная апатия, словно кто-то невидимый высасывал из нее силы. Еще один взгляд незнакомки озарил девочку ледяным огнем, и она в страхе выбежала вон из избы. Когда же она вернулась, дама в алых одеяниях уже исчезла, хотя Пелагея внимательно следила за крыльцом, спрятавшись за одним из сараев и могла поклясться, что та не выходила из избы. Но размышлять об этом ей не оставалось времени. Бабка Облепиха умирала. Она лежала среди следов собственной рвоты, ее кожа посерела и как-то странно, пятнами, почернела. Оцепенев от ужаса, Пелагея вцепилась в бабушкину руку. Та же не открывая глаз, прошептала ей: