Эйлет вместо ответа полезла обниматься. На этот раз хоть в воздух не подняла. Первый удар сердца Клирик был возмущен нежностями. Которые сам же и развел, как сидовский обычай. Слышал от своих девушек, что при объятиях у них возникает ощущение общности. Решил, что так быстрее впишется в семейку. Не учел одного: его собственный организм теперь реагировал почти так же. Только, видимо, сильнее. Иначе в родном веке бытовые мудрецы не записывали женскую дружбу в небылицы. Уже на втором ударе сердца Немайн была готова вместе с Эйлет – хоть под булыжники.
– Вы знаете, кто моя сестра! – крикнула Эйлет. – И вот, сейчас я застала ее записывающей для какого‑то Феофила собственное Евангелие. На нашем языке! И я решила, что мы должны слышать все, от первого и до последнего слова! Пусть она говорит, а записать могу и я, я пишу быстро…
Лорн ап Данхэм кивнул сам себе. Чего‑то в этом роде он и ждал. То, что для людей века – для сидов не более, чем годы. Но это должен знать Гулидиен!
– Я схожу за королем. Пятое евангелие… Это слишком важно. – как всегда, рассудителен. Остальные сидят, разинув рты, и даже кружки с пивом позакрывать забыли.
– Лорн, погоди! Это будет НЕ Евангелие от Немайн, – сообщила сида. – Сестра не все правильно поняла. Это будет Благая Весть от апостола Луки, изложенная нашим языком. Скажу больше – это будет то, что сейчас принято называть Благовествованием от Луки, но это – не безусловная истина, и я хочу, чтобы вы сразу поняли и признали это. То, что я сейчас начну рассказывать, а моя сестра записывать, доносит до нас голос святого мудреца, в преклонные годы вспоминающего былое. Апостола – но всего лишь человека, который мог не все вспомнить совершенно точно. И который совершил труд записи Благой Вести именно оттого, что увидел неточности в рассказах других евангелистов. Более того, слова апостола Луки донесутся к вам не напрямую, но через мои уста, и через руки десятков переписчиков, снимавших копии с копий священного текста. Голос этот потому будет хриплым и не всегда внятным, но я, вслед за святым Лукой, полагаю, что добрым христианам должно знать историю, которая и составляет суть нашей веры. Теперь я умолкаю, и далее будет раздаваться голос евангелиста, – Немайн опустила голову, речь стала ровной, медленной, как равнинная река, и неожиданно низкой, словно и впрямь говорил другой человек. – Потому как многие начали уже составлять повествования о совершенно известных среди нас событиях…
– Мне начинает казаться, что я вышла замуж! – прошипела ей в ухо Эйлет. – Причем заполучила разом мужа и ребенка.
– Хороший опыт, – отозвалась Немайн, – в жизни пригодится.
– Угу. Не понимаю, как я тебя терплю? И как я без тебя жила все эти годы?
– Не знаю. Но отомщу! О, хоть что‑то на месте, – в руках у Немайн оказался массивный роговой гребень. – Трепещи, липа золота, твою листву я буду расчесывать. Или тебе тоже сперва размять шейку?
Это было ее сестринской обязанностью – каждый вечер и каждое утро расчесывать метровую гриву Эйлет. Впрочем, необременительной и приятной.
– Обязательно. Думаешь, писать вдогонку за тобой легко? Нет‑нет, говорила ты медленно и важно, молодец. Но ни разу не повторила сказанного! И еще: ты мне должна два позвонка!
– Это как?
– У тебя же в шее на два больше!
– Уже посчитала… Ну и сестренка у меня.
– Твоя школа!
Чья же еще. Эйлет не забыла припомнить новообретенной сестре обещание сделать из нее настоящую стерву. Клирик подошел к делу серьезно. Даже "Устав стервы" сочинил. Когда Эйлет начала пересказывать его содержание сестрам и матери, те пришли в ужас. Дэффид – пришел в восторг, и посоветовал соблюдать до буквы! Эйлет заранее предупредила сестер и подружек, что пару недель будет сущей свинюшкой…