Кенгуру

— Свершилось! Печать — самое сильное и самое острое оружие нашей партии! Докладывает ЭВМ-ВЭЧЭКА! На основании произведенных расчетов, впервые в истории можно смело утверждать: всеговно! Говно! Говно! Говно! Я не верю в существование человека! Его нет! Все говно! Все — назад!

До меня из «Телефункена» бурные апплодисменты доносятся через Лондон со всесоюзного совещания карательных органов и оттуда же, представь себе, Коля, звучит голос самого Валерия Чкалыча с комментариями Кидаллы. — Можно смело сказать, дорогие товарищи и коллеги из стран народной демократии, что человек-надзиратель ушел в далекое прошлое. Ему на смену пришли последние достижения научной мысли. Это дало нашим подследственным возможность полностью самовыражаться, не испытывая пресловутого комплекса застенчивости, антинародной выдумки Ивана Фрейда, не помнящего родства. Рабочие и инженеры номерных заводов могут смело гордиться своими золотыми руками, давшими нам телекамеры и магнитофоны, ЭВМ и усилители внутренних голосов врага! Тут на хипеж моего Валеры «Все говно! Все — назад!» — снова наложились бурные продолжительные опровержения французской компартии, и я возьми да гаркни, раз уж совещание меня слышит:

— Объявляется перерыв. Почтим сутками вставания память товарищей Дзержинского, Урицкого, Володарского, Менжинского, Ежова, Ягоды и его верного друга и соратника собаки Ингус! Все — в буфет! И веришь, Коля, застучали стульями наши куманьки, затопали ногами, им ведь тоже жрать охота и выпить, но Берия очень так громко, из президиума, наверно, хохотнул и сказал:

— Как видите, товарищи, наши враги, даже припертые к стенке, не теряют чувства юмора. Но как указывает лучший и испытанный друг наших органов, дорогой и любимый Сталин, смеется тот, кто смеется последним!

Тут раздался общий веселый смех, слышу: все встали и запели «У протокола я и моя Маша». Щелкнуло вдруг в сортире, что-то затрещало, лязгнуло, зашумела вода, заглянул я туда через минуту… нема Валерия Чкалыча Карцера.

Теперь он тоже академик, такой красивый, седой, руководит каким-то центром статистических расчетов, ведет телепередачу «Вчера и сегодня науки», а тогда я слышал по «Телефункену», как Мексиканская, Гренландская и Папуасская компартии захлебывались пеной во рту и доказывали, подонки, что совещания такого быть в Кремле не могло, а оно замастырено отщепенцами, избежавшими возмездию с радиостанции «Свобода». Инсценируют, так сказать, историю КПСС, ее злейшие враги.

Ты извини, Коля, я, конечно, растрекался, а ты не любишь политику хавать, но вот давай сейчас выпьем за тапиров, морских тюленей и птичку-пеночку, и чтобы под амнистию после смерти какого-нибудь хмыря попали в первую очередь они, а потом уж мы с тобой, если, не дай Бог, подзалетим по новой, а уж потом пускай попадают под амнистию академики, писатели, полководцы и продавщицы пива. Сука гумозная Нюрка у нас на углу каждый раз грамм пятьдесят лично мне недоливает, и что я ей такого, проститутке, сделал, не понимаю? И вообще не желаю с той же самой пеной у рта требовать отстоя пены после долива пива! Может, еще и на колени встать перед вонючей цистерной? Как им, паскудам, хочется унизить нас с то бой, Коля, даже по мелочам, по мизеру! Гнилой им член в грызло! Не дождутся они, чтобы старый международный урка и Коля Паганини требовали отстоя пены после полива пива! Мы лучше цистерну украдем и гвардейской кантемировской дивизии подарим, Пускай солдатики пьют и писают. В казарме, Коля, хуже, чем в тюрьме, но немного лучше, чем в зооперке.