Кёнигсберг

Мы вышли на дорогу и остановились. В грязи застрял автомобиль с жестким кузовом и окошечками, как в автобусе. Несколько разгоряченных милиционеров напирали сзади с уханьем, и мы с отцом присоединились к ним. "Сергей Григорьич! — закричал офицер. — Ну, теперь пойдет!" Машина и впрямь выскочила из колдобины. Отец подозвал милиционера — от них ото всех пахло водкой — и стал что-то вполголоса ему рассказывать. "Мы без оружия, конечно, — словно оправдываясь, сказал офицер. — Лентулов и Кизяй — бегом к церквушке, описать место происшествия. — Повернулся к отцу: — Ремнем за шею?" Отец сухо усмехнулся. "Я же во фронтовой разведке служил, — сказал он. — А этот просто идиот какой-то. Никуда он не денется. Когда он на меня бросился, о собственный топор споткнулся… сустав, кажется, поранил…"

Я сидел на корточках поодаль и видел, как милиционеры, переглядываясь, исчезли в лесу. Когда отец остался один на один с офицером, он сказал: "Однажды мы тащили троих важных шишек на себе, а нас эсэсовцы преследовали. Пришлось двоих спрятать в яме, а чтобы не ушли, мы им ступни отрубили". Офицер отвернулся. "Личутин! — крикнул он шоферу. — Принеси-ка!" Коренастый водитель на удивительно кривых ногах принес флягу, обтянутую чехлом цвета хаки, и мужчины выпили.

Вернулись Лентулов и Кизяй с большим блокнотом, который они на ходу пытались засунуть в полевую сумку. Оба были бледные. "Голова пополам… начал было Лентулов, но, взглянув на отца, запнулся. — Все описали как положено".

В это время в лесу раздался треск, и милиционеры вытащили на дорогу обвислое тело. "Похоже, кирдык ему, — сказал усатый сержант. — Болевой шок. Так и висел на ремне, а из ноги кровища…" Офицер сделал строгое лицо. "В брезент его! И в машину, ну! — Отцу: — Сергей Григорьевич, я понимаю… Я сейчас пришлю какую-нибудь машину, вы не беспокойтесь… Хотите — здесь обождите, а хотите — там".

Отец взял меня за руку, и мы пошли вверх — к церковке. Солнце садилось, роскошествуя закатом в осеннем лесу. Не доходя до опушки, отец снял пиджак, свернул и велел мне лечь на охапку сушняка. "Закрой глаза, сказал он. — Ты не заснешь. Но я прошу тебя: полежи с закрытыми глазами". Я лег, натянув пиджак на голову. И тотчас уснул. Я видел сон. Нет, я слышал сон. Слышал! А потом приехал грузовик лесхоза, мужчины погрузили маму в кузов, где стояла печка (грузовик был газогенераторный), а меня усадили в кабину. С шипением и тихим рокотом мы поехали домой.

Я выпил, обрезал сигару и вновь прикурил…

Вслед за смертью матери последовала смерть отца. За год с небольшим он спился. Полгода его держали в лечебнице, но с каждой неделей ему становилось хуже. Когда один из санитаров на вопрос об отце сказал со смехом: "А, вон ваши сорок тысяч братьев!" — я избил его… Потом он захлопнул книгу с бабочкой и скончался. А тут еще Костян…

Мы помолчали.

— Но ведь у тебя был замысел, — понизил зачем-то голос Конь. — Ты рассказал мне это неспроста, Борис. А в связи.

— Просто безо всякого кокетства и придури хотел тебя спросить, Геннадий: ты пошел бы к любимой женщине со сгоревшим домом в руках? С семьдесят третьим сонетом, в чащобе которого притаился Лесной Царь? Я люблю ее. Из двух сгоревших домов можно сложить разве что груду угольев.

Жевнув сигару, Конь сказал:

— Гуингмам не положено знать ответы на такие вопросы. Это раз. Во-вторых, посмотри на себя в зеркало: ты не сгорел, ты жив. И наконец, я помогу тебе донести вещи до ее двери. Она откроет дверь. Вы обменяетесь какими-то словами. А потом начнется другая жизнь. Может быть, мы тотчас же с тобой и вернемся в общагу. А может, и нет. Я не знаю. Надо что-то делать. Это будет хорошо подготовленная импровизация. Хотя вообще-то я привлекал бы за любую импровизацию к уголовной ответственности. Ответ тебя устраивает?

Но я уже спал, откинувшись на спинку стула и машинально пережевывая горьковатую густую кашу, в которую превратилась недокуренная сигара «Белинда».

13

На следующий день после экзаменов мы отправились по знакомому адресу. Вера Давыдовна взяла у Коня чемодан и с маху поставила его в угол прихожей.

— Гена, как я понимаю, вы — в роли кота, которого первым пускают в новую квартиру, — проговорила она. — Так проходите же. — Она улыбнулась мне. — Я заждалась.

Я кивнул.

— Я готовлю ужин. — Она скрылась в кухне. — Я думала, ты придешь позавчера…

Я кивнул — своему отражению в зеркале.

— Дела, дела! — Конь помог мне снять пальто, прошипев на ухо: — Ты чего язык проглотил? Тебя что — левым членом делали? А ну!

Я вошел в кухню — пахнущая корицей и жаркая, Вера откинула со лба прядь прилипших волос и склонила голову набок.

— Сегодня мы будем говорить через переводчика?

— Я люблю тебя.

Мне ни разу не доводилось видеть, как люди мгновенно бледнеют. Руку готов дать на отсечение: она поняла или почувствовала, что я произношу эти слова впервые в жизни.

— Я ждала тебя, — еле слышно повторила она. — И я — тоже.

— Я принес тут… мне многое нужно рассказать…

— Сейчас? — Она прерывисто вздохнула. — Мне тоже. Очень. Сгорит или нет?

— Что? — испугался до полусмерти я.