Кенозёры

Однажды я во время нашей помывки заигрался с мальчишками в озере, прибежал в баню с посиневшими от холода губами. Тут-то и попало от деда. Он сильно рассердился, кинул меня на банный полок и стал нещадно хвостать веником с крапивой. Я вытерпел эту экзекуцию. Но потом дома всю ночь не мог заснуть, спина свербела, как у чесоточного. Дед, любивший по утрам потереться своей спиной о косяк двери, посмеивался надо мной: «Чешись, Вова, шкура будет нова!»

Чирей, порез и разбитый нос

Как-то на ягодице у меня вскочил чирей, сесть не мог. Бабушка спустила с моей задницы штаны, осмотрела мою болячку и приказала идти с нею в хлев. Там она поплевала на чирей и при свете лучины рыбацким ножом исколола всю мою ляжку. При этом шёпотом читала какую-то молитву. Бабушкино «иглоукалывание» помогло мне уже наутро. Мой чирей засох, и через день я его отколупнул.

Случалось порезать палец или проколоть ногу ржавым гвоздём, лечение было известным для всех деревенских: собственная моча и подорожник, который обмывался мылом и прикладывался на рану. Проколотую гвоздём ногу держали минут двадцать в ведёрке с мочой, и никаких тебе заражений, о пенициллинах и слыхом не слыхивали.

Когда я приходил домой с разбитым носом, бабушка, поругав моих обидчиков, доставала из шкатулки суровую нитку и несколько раз перетягивала ею средний палец левой руки у самого ногтя. И мой нос переставал кровоточить. Оказывается, по восточной медицине, именно тут находится активная точка канала кровообращения, которая регулирует работу сердца и сосудов. Но бабушкина наука была почерпнута из другого источника — из кладезя мудрости русского народа.

Бутылка в муравейнике

Бабушку мучил ревматизм. Спасалась печкой, на которую забиралась на всю ночь. Там, на старой дедушкиной шубе, и я часто коротал ненастные дни. Натирание от своей болезни бабушка готовила из Муравьёв. А делалось это так. В муравейник сбоку закапывалась пустая бутылка, через несколько дней она наполнялась благородными насекомыми. Бутылку закупоривали пробкой, приносили домой, ставили в жаркую печь. На второй день лекарство было готово к употреблению, использовалось оно как натирание при ревматизме и радикулите.

Как-то раз бабушка отправила меня в лес. Я нашёл понравившийся мне муравейник, коих у нас за деревней было великое множество, и начал ковырять бутылкой в нём. Не заметил, что бутылка-то у меня с трещиной. Она раскололась, и стекло распороло ладошку. Хлынула кровь. Я побежал к дому, прижав рану к белой рубахе, вымазался в крови, как недорезанный барашек. Бабушка быстро остановила кровь, опять теми же мочой и подорожником. Только шрам от той бутылочки остался на моей ладони навсегда и напоминает мне о загубленных муравьиных душах.

Жихорько

Бабушка ежедневно молилась на икону Божьей Матери с Младенцем в красном углу, со словами «Господи, благослови» укладывалась спать. Но нечистая сила по каким-то неведомым причинам иногда по ночам наведывалась в нашу избу. Утром бабушка вставала раньше, чем обычно, долго молилась, за завтраком рассказывала, что ночью к ней опять приходил домовой — Жихорько — и чуть не задушил. Вечером бабушка с молитвой клала под подушку ножик с костяной ручкой и таким способом избавлялась от непрошеного гостя. И это на моей детской памяти повторялось несколько раз.

У венца два конца…

В 82 года дед впервые заболел. Было это в декабре в сорокаградусные морозы. Возил сено из леса с мужиками, выпил на лютом холоде стакан спирта. Домой приехал безголосым и с температурой. Лежал почти два месяца, в последние две недели уже ничего не ел, произошло сужение горла. Трубку бы ему тогда вставить, да кто вставит-то. Докторов рядом не было. Дедушка начинал бредить, заговариваться: «Поди-ко, бабка, возьми ухват, поверни меня к стенке», — полушёпотом выговаривал он. Вечером бабушка увела меня в сени и говорит: «Полезай, Володенька, на чердак, попроси у венца дедушке какого-нибудь конца. Да не бойся, всё будет хорошо, может, и выздоровеет Миша…»

Было по-февральски ветрено и сыро. По скрипучей лестнице я залез на чердак, в полной темноте прокричал, как научила бабушка: «Венец, венец, дай дедушке какой-нибудь конец!» — и кубарем скатился вниз, дрожа от страха. Мне показалось, что кто-то ждал меня за чердачной трубой и даже отозвался на мой вопль. А на другой день утром кончились дедушкины страдания, он тихо умер, пока бабушка обихаживалась с коровой.

Случилось это в 1957 году в лесном посёлке Торос-озеро. В то время дед с бабушкой жили уже вместе с моими родителями, за полста километров от родной деревеньки Рыжково. Там, в чужом краю, и схоронили Михаила Мамонтовича. А вскоре и посёлок был ликвидирован, в лесу рубить стало нечего — Долгозерский лесопункт с Торос-озера перебазировался в Нижнее Устье.

ГОРЕ И СЧАСТЬЕ БАБУШКИ НАСТАСЬИ