Кентавр в саду

– Дело было во время карнавала, Гедали. Ей захотелось, чтобы мы нарядились зверем. Кентавром. Когда она мне объяснила, что это за костюм, я сказал: знаю такого! Это же Гедали! Она страшно удивилась, сказала, что тоже знала одного кентавра, спросила, много ли их водится в Риу-Гранди. Короче, мы переоделись, вышли в таком виде на улицу и в конце концов поругались, я ей пару раз врезал, она сбежала, и с тех пор я ее не видел. Я работал во многих местах, да только долго нигде не задерживался. А такси, спросил я. Такси? Разбил, сказал он.

Мы помолчали. Оказывается, заметил я, ты не так надежен, как думает Паулу. Испуг отразился на его лице: но ведь вы не расскажете всего этого доктору Паулу? Там видно будет, сказал я.

Он смотрел на меня. Заметно было, что он испуган. Тебе нравится эта работа? – спросил я. Он вымученно улыбнулся: еще бы, доктор, о лучшей и мечтать нельзя. Тогда, сказал я, постарайся вести себя тихо – и ни слова о том, что ты видел в Куатру-Ирманс. Ну об этом, заверил он, вы можете не беспокоиться: могила.

Я проводил его до дверей. Выходя, он обернулся: ради Бога, доктор, позвольте мне остаться работать здесь. Не волнуйся, сказал я. Веди себя хорошо и все будет в порядке.

Это была неделя сюрпризов. Через два дня – в субботу – позвонили с проходной. Со мной хотел поговорить какой-то человек. Утверждает, что он ваш брат, сказал сторож. Выглядело это малоправдоподобно, так что впускать его не хотелось.

Я сам пошел к воротам.

Это действительно был Бернарду. Изменившийся до неузнаваемости. Вылитый хиппи: длинные, давно нечесанные волосы, майка, линялые джинсы, шлепанцы. На шее на цепочке – большие часы, отцовский Патек Филип. Я их украл, сказал Бернарду, нежно обнимая меня: ну, как дела, малыш? Сторожа смотрели на нас, раскрыв рот. Я взял Бернарду за локоть и повел его в дом. Бросил я все это, сказал он, сидя по-турецки на полу в кабинете. Бросил зарабатывать деньги, копить на машину, жену бросил – зануда! – сына, все! Надоело, Гедали, вот оно где у меня сидит. Но чем же ты занимаешься? – спросил я, не веря собственным глазам и ушам. Он засмеялся: чем? Да ничем. А разве обязательно чем-то заниматься? Живу здесь, на трассе Рио – Сан-Паулу, где сплутую, где подработаю, продаю собственные поделки, живу то с одной женщиной, то с другой – словом, живу, Гедали, живу. Я раньше не знал, что значит жить, Гедали. Там, в Порту-Алегри, я не представлял себе, что такое жизнь, а теперь я это знаю. Он достал из кармана соломенную папиросу и закурил. Не бойся, это не травка, сказал он, это самая натуральная кукурузная солома. Мне всегда нравилась солома, еще со времен Куатру-Ирманс, да только старик не давал мне курить. А теперь я курю, сколько вздумается.

Он осмотрелся: ты здорово здесь устроился, Гедали. Хороший дом, хорошая мебель. Он скорчил недовольную гримасу: но зачем столько охраны, столько заборов? Похоже на тюрьму, малыш.

Он встал, я тоже, он положил мне руку на плечо: я пришел помириться с тобой, Гедали. И предложить кое-что: не хочешь бродить по дорогам со мной? Это ведь жизнь, братишка. Ходить по земле – значит жить! Идем? Спасибо, сказал я, мне здесь хорошо, Бернарду, я лучше останусь. Он пожал плечами: ладно. В дверях он обернулся: раз уж ты не хочешь идти со мной, так дай хотя бы денег. Я дал ему какую-то сумму, он нежно обнял меня и ушел по гравиевой дорожке. И еще помахал мне от ворот.

Если жизнь в кондоминиуме была так хорошо отлажена, то это только потому, что Паулу целиком посвятил себя административным делам – ну, и дочери, конечно. Ни на что больше у него времени не хватало, если не считать пробежек со мной по парку. Тебе надо снова жениться, говорил я, но он не отвечал, задыхаясь на бегу – нагрузки давались ему все труднее. В один прекрасный день Фернанда вернулась и попросила прощения: я была дура, дура, сказала она. Они, рыдая, бросились друг другу в объятия. На следующий вечер мы устроили в их честь торжественный ужин. Фернанда и Паулу улыбались, обнявшись. Как хорошо вернуться домой, повторяла она.

Паулу, казалось, воскрес, снова стал таким же разговорчивым и веселым, как раньше. Он предложил нам встречаться каждый вечер в баре банкетного зала и выпивать по рюмочке. Развалившись в удобных креслах, мы болтали о делах или о футболе. В какой-то момент Жулиу – или Жоэл, или Арманду, или сам Паулу – переходил на шепот: а знаете ту дикторшу с телевидения? И следовал рассказ о вечере, проведенном в мотеле: ну и женщина, скажу я вам! Мы смеялись, мы приходили в восторг, одна история сменяла другую. Иногда нам случалось перебрать лишнего, и в один из таких вечеров я рассказал об укротительнице. И описал всю свою жизнь в те времена, когда я был кентавром, рассказал, как познакомился с Титой, и об операции.

Закончил я свой рассказ среди мертвой тишины, нарушаемой лишь звоном льда в стаканах.

Я тоже родился с дефектом, вдруг сказал Жулиу. У меня был хвост, маленький, сантиметров двадцать, но мохнатый, как у обезьяны. Родители были в ужасе. Но моэль, когда делал обрезание, заодно отрезал и эту штуку.