Кентавр

Наконец я вошел в последнее расширение коридора — прихожую перед самой музыкальной гостиной, для людей, которым не хватило места в зале во время молитвенных собраний, что проводились здесь. От большого зала ее отделяла не дверь, а тяжелые портьеры, обычно задернутые. Но теперь они были широко раздвинуты. Именно там я ощутил, что полностью окружен. Толпа, подпиравшая сзади, обтекла меня и теперь поджидала и впереди, а в воздухе над головой сонм сгустился и застыл на мгновение. Но тут же бурлящее движение возобновилось в полной, глухой тишине — такая бывает в пещере глубоко под землей. Я ощущал заключенную в ней муку, страстное стремление и потуги вырваться на свободу. Из полутьмы проступали молящие лица, жаждущие, но потухшие глаза, запекшиеся пересохшие губы, рты, разверстые в беззвучном крике, а источаемое ими безысходное отчаяние и ненависть заставили жизнь во мне замереть от тщетной жалости. Невыносимость надежды, которой не дано было осуществиться, окутывала все.

Причем сонм этот был не един, как я вскоре осознал, их было множество, ибо стоило одной части слишком близко подойти к порогу освобождения, как ее тут же оттянули назад и не дали вырваться. И здесь был раздор. Им-то и питалась Тень, которая вообразилась мне несколько недель назад, в ней барахталась, как в бездонной яме, откуда нет выхода, тьма потерянных душ. Слои смешивались, нескончаемо борясь между собой. Именно в этой зловещей Тени узрел я прежде внутренним оком Мэйбл, но теперь был уверен, что за ее беспомощным призраком видел у самого страшного зева Тени еще одну темную фигуру, по чьей воле пребывала здесь беспросветная бездна горя без возможности утешения… Сонм двинулся на меня.

Какие-то звук и движение помогли мне прийти в себя. Напольные часы в дальнем конце зала пробили три часа. Бой часов и был тем звуком. А движение?.. Зал в самом центре пересек чей-то силуэт. Тут же меня вновь охватил острый страх за собственную жизнь, а рука сжала рукоятку дурацкого пистолета. Я отступил в складки портьеры. Силуэт приближался.

Отчетливо помню все подробности. Вначале надвигающаяся тень показалась мне гигантской, намного выше человека, но по мере приближения я неосознанно соотнес ее с отблескивавшими в лунном свете органными трубами. Вышло, что роста она была вполне человеческого.

Затих отголосок последнего удара часов. Тогда донесся звук шагов, скользящих по натертому полу. Он сопровождался монотонным бормотанием, будто еле слышно читали молитву. Фигура говорила. Это была женщина. А перед собой обеими руками она несла какой-то слабо светившийся предмет — стакан воды. И тут я узнал ее…

Оставалась еще пара секунд до того момента, как она поравняется со мной, и я ими воспользовался, отступив подальше и распластавшись у стены. Голос прервался, пока женщина плотно задергивала портьеры за собой одной рукой. Не заметив моего присутствия, хотя, потянув за шнур, даже коснулась моего халата, она возобновила свое жуткое торжественное шествие и углубилась в коридор.

Потом бормотание возобновилось, причем каждое слово доносилось очень отчетливо. Женщина шла с высоко поднятой головой, словно во главе процессии:

— Даже капля холодной воды, поднесенной во имя Него, смочит их пылающие языки[48].

Фраза повторялась вновь и вновь, затихая по мере того, как женщина отходила все дальше, пока наконец и голос, и фигуру не поглотили тени в дальнем конце коридора.

Трудно сказать, сколько времени я стоял, вжавшись спиной в стену, кутаясь в шторы и пытаясь спрятаться, пока не осмелился хотя бы выпростать руку. Ужас, что эта женщина сейчас вернется, мало-помалу отступал. Порождения, вызванные на свет ее появлением, исчезли; я остался один в утробе этого гнусного здания… Неожиданно пришло в голову, что наверху меня ждут перепуганные женщины; я весь взмок и дрожал теперь еще и от холода.

Позднее я постарался восстановить в памяти все, что произошло. Вспомнилось, с каким трудом я оторвался от стены, покидая спасительную тень моего угла, и ступил в сумерки коридора. Вначале робко двинувшись бочком, я понял, что так идти невозможно, отважно развернул плечи и стремительно зашагал, не обращая внимания на то, что домашний халат, развевающийся от быстрой ходьбы, едва не сшибал антиквариат, расставленный в коридоре. Ветер, печально завывая за высокими узкими окнами, проникал и в здание; сквозняк пробирал до костей, а я содрогался от мысли, что женская фигура вновь выступит из-за угла или из алькова.