Где я впервые взор открыла свой,Там жизнь окончу и сойду в могилуДушой и телом чистою вдовой.Вам девственность свою я посвятила,Вам верность, будучи женой, хранила,И потому избави бог, чтоб васЯ предала и с кем-нибудь сошлась.Пошли вам небо от супруги новойДни счастья и покоя без числа!Освободить ей место я готова,Где столько лет в блаженстве прожила.Коль вы хотите, чтобы я ушлаОт вас, мой господин, моя отрада,Желанье ваше я исполнить рада.Вы мне велите взять добро свое.Но как приказ ваш мне исполнить честно?Я принесла с собою лишь тряпье.И где оно теперь, мне неизвестно.О боже мой! Как нежно, как чудесноЗвучала ваша речь, сиял ваш взгляд,Когда венчальный нас вязал обряд!Не лжет, увы, народное присловье —Его правдивость горько на себеЯ испытала: с новою любовьюСоперничать, любовь, нельзя тебе.Но не скорблю я о своей судьбе.Я б лучше умерла, чем пожалела,Что вам и душу отдала и тело.Вы знаете: наряд презренный мойСменили вы на пышный и богатый,Когда невестой увели с собой.Лишь наготу и верность к вам в палаты,Мой господин, я принесла когда-то.Все, что на мне, с кольцом венчальным вамЯ, недостойная, сейчас отдам.Все драгоценности и все каменьяЯ в горнице оставила у вас.Раздетая ушла я из селенья,Раздетою вернусь туда сейчас:Хочу исполнить точно ваш приказ.Но чтоб никто не мог меня ославить,Прошу одну рубашку мне оставить.Вы не допустите, мой господин,Чтобы то тело женское, в которомЗачаты были ваши дочь и сын,Нагим, как червь, предстало перед взоромТолпы сбежавшейся. Таким позоромКазнить жену не захотите вы,Хотя и недостойную, увы!За девственность мою, что вам когда-тоЯ принесла и ныне взять с собойУж не могу, прошу мне дать в отплатуОдну рубашку, чтоб я тело тойПрикрыть могла, что вам была женой.Итак, прощайте, мой супруг любимый,Расстаться с вами навсегда должны мы».«Рубашку можешь не снимать», — в ответСказал маркграф, потом застыл в молчанье.В его глазах вдруг помутился светОт жалости и чувства состраданья,И он ушел. С себя все одеяньеСняла Гризельда и пошла босой,В одной рубашке лишь, к отцу домой.Толпа, кляня Гризельдин рок суровый,За нею с горькими слезами шла.Она в пути не проронила слова,И глаз ее не замутила мгла.Когда же до Яниколы дошлаВесть об ее печальном возвращенье,Он проклял день и час ее рожденья.Всегда питал в душе своей старикВ благополучье дочери сомненье;Все годы ждал он, что наступит миг,Когда маркграф, насытив вожделенье,Почувствует невольно огорченье,Что в жены взял безродную, и с нейРасстаться постарается скорей.Дочь встретить поспешил отец (шумелаТолпа людская пред его избой),И, старым платьем ей накрывши тело,Он слезы горькие стал лить рекой.Но грубая дерюга ей плохойБыла защитою: вся ветхой сталаИ новых дыр приобрела немало.Так стала жить Гризельда у отца,Цвет верности и женского смиренья,Ни словом, ни движением лица —То ль при народе, то ль в уединенье —Не проявляя чувства оскорбленьяИ позабыв как будто, что за санЕй в годы прошлые судьбой был дан.Не удивляйтесь! В бытность маркграфинейБыла Гризельда скромности полна,Чужда была ей всякая гордыня,И не ценила роскоши она.Но, мужу верная всегда жена,Дни проводила тихо за работойИ не искала у людей почета.Об Иове нам много говорят,Его смирение хвалою лестнойВозносит до небес ученых ряд.Но жен хвалить ученым, как известно,Не по душе. Однако если честноНам рассудить, то вряд ли из мужчинТут с женщиной сравнится хоть один.