Кентерберийские рассказы

И видел их падение и взлет -

Грусть после смеха, после горя смех.

И притчи знал для обстоятельств всех.

Он молвил так: «Из жителей могил

Любой на свете хоть немного жил,

И так же всякий, кто на свет рожден,

В свой срок покинуть мир сей принужден.

Что этот мир, как не долина тьмы,

Где, словно странники, блуждаем мы?

Для отдыха нам смерть дана от бога».

Об этом говорил еще он много, -

Все для того, чтоб вразумить людей,

Заставить их утешиться скорей.

Тезея между тем томит забота,

Где сделать, для воздания почета,

Последнее Арсите торжество,

Согласное со званием его.

И наконец решенье принял он,

Что в месте, где с Арситой Паламон

Из-за любви затеял бой нещадный,

В той рощице, зеленой и отрадной,

Где юноша мечты свои укрыл,

Где сетовал и охлаждал свой пыл,

Свершиться должен горестный обряд:

Пусть там останки на костре сгорят.

Повелевает герцог бить-рубить

Столетние дубы и в ряд сложить

Шпалерами, чтоб их огонь зажег.

Клевреты скачут иль не слыша ног

Бегут, куда послал их господин.

А он велел доставить паланкин

И весь устлать парчою золотой,

Ценнейшею из тех, что в кладовой.

Арситу обрядили в те же ткани,

Надев перчатки белые на длани,

Зеленым лавром увенчав чело.

В деснице острый меч горит светло,

А лик открыт под сенью катафалка,

Тезей рыдает так, что слушать жалко.

Чтоб весь народ Арситу видеть мог,

При свете дня его внесли в чертог,

Где слышен неумолчный крик и стон.

И вот фиванец скорбный Паламон,

С брадой косматой, с пеплом в волосах,

Вошел туда весь в черном и в слезах.

Коль не считать Эмилии печальной,

Он всех несчастней в свите погребальной.

Чтоб был обряд богаче и пышней,

Как для вельможи высших степеней,

Тезей велел трех скакунов богатых

Вести вослед в стальных блестящих латах,

Украшенных Арситиным гербом.

На белых крупных скакунах верхом -

Три всадника. Один копье держал,

Другой Арситин щит в десницу взял,

А третий вез турецкий лук героя

(Колчан при луке – золото литое).

Послушайте, как все происходило.

Все едут к роще тихо и уныло.

Знатнейшие всей греческой земли

Носилки с телом на плечах несли.

Нетверд их шаг, суров и влажен взгляд.

Идут по главной улице чрез град,

Что в черном весь до самых крыш домов,

И улицу такой же скрыл покров.

У тела справа шел старик Эгей,

А по другую руку – вождь Тезей,

Неся златые чаши пред народом

С вином и кровью, молоком и медом.

Шел Паламон среди большой дружины,

За ним Эмилия, полна кручины,

Несла огонь: обычаем тех дней

Обряд сожженья был поручен ей.

С большим трудом, при пышном ритуале

Священный одр Арсите воздвигали.

Главой зеленой в твердь ушел костер,

На двадцать сажен руки он простер -

Столь, значит, были ветки широки.

Соломы клали целые вьюки.

Ни как костер уложен был сполна;

и как деревьям были имена

(Дуб, ель, береза, тополь, терн, платан,

Лавенда, ива, явор, букс, каштан,

Вяз, бук, орех, тис, ясень, липа, клен);

Ни как рубили их для похорон;

Ни как засуетились божества,

Когда пришлось покинуть дерева,

Где жизнь текла их, полная отрады, -

Все нимфы, фавны и гамадриады;

Ни как бежали в страхе зверь и птица,

Когда деревья начали валиться;

Ни как объял испуг чащобу эту,

Что не привыкла к солнечному свету;

Ни как солому клали, слой на слой;

Ни как раскалывали лес сухой,

Затем бросали пряности и хвою

И самоцветы с тканью парчевою;

Ни как повис венков душистых ряд;

Ни как струился мирры аромат;

Ни как среди костра лежал Арсита,

Блестящим светом роскоши залитый;

Ни как, по чину древних похорон,

Рукой Эмильи был костер зажжен;

Ни как она, поднесши трут, сомлела

И что-то молвила, взглянув на тело;

Ни как бросали в пламя вещи в дар,

Когда огня распламенился жар;

Ни как одни кидали щит, копье,

Другие – одеяние свое,

Мед, молоко или вино из чаши

В костер, что полыхал все выше, краше;

Ни как большой толпой во весь опор

Три раза слева обскакав костер,

Три раза греки вскрикнули в печали,

Три раза копья с грохотом подъяли

И трижды жены подымали вой;

И как везли Эмилию домой,

И хладным пеплом стал Арситы прах,

Ни как всю ночь стояли на часах,

А после к играм обратились снова, -

Об этом всем я не скажу ни слова,

Как и о том, кто там, борясь нагим

И намащенным, был непобедим,

И как затем, окончивши игру,

Вернулись все в Афины поутру…

Я к самой сути возвращусь сейчас,

Чтобы закончить длинный свой рассказ.

Когда прошло довольно много лет,

Стал грекам вновь желанен солнца свет.

По общему меж ними уговору,

В Афинах, мнится, был совет в ту пору,

Что обсуждал различные дела,

И, между прочим, речь о том зашла,

Чтоб, разные союзы заключив,

Добиться полной верности от Фив.

И вот великий властелин Тезей

За славным Паламоном шлет людей,

И тот, не зная цели и причины,

Весь в черном платье, полон злой кручины,

На зов вождя великого спешит,

А тот призвать Эмилию велит.

Уселись все, и стих гудевший зал;

Тезей сперва немного переждал,

Не в силах слово из груди извлечь,

Потом повел к собранью тихо речь.

Вздохнув слегка, со взором, полным боли,

Он августейшую поведал волю:

«Великий Перводвигатель небесный,

Создав впервые цепь любви прелестной

С высокой целью, с действием благим,

Причину знал и смысл делам своим:

Любви прелестной цепью он сковал

Персть, воздух и огонь и моря вал,

Чтобы вовек не разошлись они.

И тот же Двигатель в седые дни