Кентерберийские рассказы

И выше всех людей превознесен,

Как новый Ной, которого всевышний

Сберег от кары, для него излишней».

«Что ж делать надо?» – плотник возопил.

«А ты не слышал, – Николас спросил, -

Что весь ковчег пойти бы мог ко дну,

Так трудно было Ноеву жену

В него втащить? И Ной, наш праотец,

Последних отдал бы своих овец,

Чтоб для нее иметь ковчег особый,

Тогда б без драки уцелели оба. [98]

Поэтому теперь же должен ты,

Без промедления, без суеты

(В серьезном деле вредно это крайне),

Пророчество храня в глубокой тайне,

И в однодневный срок, никак не дольше,

Достать в пекарне три квашни побольше

Иль три бродильных чана поновей,

Чтоб в них могли мы, как в ладье своей,

Лишь сутки над волнами продержаться:

Потоп не может дольше продолжаться.

И запаси в квашнях ты провиант,

Я ж захвачу с собой в ладью секстант.

Но никому, прошу тебя, ни слова!

Спасти нельзя мне никого другого,

Ни Робина, как ни люблю его,

Ни Джиль, служанку. Спросишь – отчего?

Ответить не могу. Запрет господень.

Воздай хвалу, что богу ты угоден.

Запретной только не нарушь черты,

Иль обезумеешь сейчас же ты.

Теперь иди и заготовь бадьи те,

И вместе с Алисон их укрепите

На чердаке, но так, чтобы про то

Не догадался из друзей никто.

И про еду запомни уговор.

И каждому ты заготовь топор,

Чтобы веревку нам перерубить

И беспрепятственно на волю всплыть

Через отверстия, что надо в крыше

Заранее устроить, да повыше.

И лучше прорубить их над амбаром,

Чтоб новой крыши нам не портить даром.

Тогда всплывем мы без помехи в сад.

И вот, когда все люди завопят

От смертной муки, в лодочке своей

Ты поплывешь и не утонешь в ней.

За селезнями утицей пригожей

Всплывет и Алисон в бадейке тоже.

И крикну я: «Эй, Алисон! Эй, Джон!

Потоп прошел, нас не поглотит он».

И ты ответишь: «Отче Николае,

Ты прав, я вижу, что вода сбывает».

И будем мы владыками земли,

Какими не были и короли.

И будем править миром мы с тобою,

Как правил миром старый Ной с женою.

Еще хочу тебя предупредить:

В тот вечер постарайся не забыть,

Что лишь войдем в ладьи – конец, ни слова,

Ни шепота, ни знака никакого.

Молитвою займи греховный разум,

Так божьим мне повелено наказом.

Бадью свою подальше от жены

Повесишь ты, чтоб козни сатаны

Вас не склонили мыслью или делом

К греху, что порожден несытым телом.

Жене ни взгляда, так гласит наказ.

Ну, кажется, и все на этот раз.

Беги! Спеши! И завтра поздно ночью

Увидишь, друг мой, чудеса воочью.

Как все уснут, усядемся в бадьи

И будем ждать. И грозный бич Судьи

Не тронет нас, и вознесем хвалу мы,

Что не причислены Судьей ко злу мы.

Но не к чему тебе и назиданье:

«Послу разумному наказ – молчанье», -

Сказал пророк. Тебя ли мне учить?

Но поспеши, иль нам в живых не быть».

Едва держась на гнущихся ногах

И под нос бормоча «увы» и «ах»,

Спустился плотник и тотчас жене

Все рассказал, лишь умолчав о дне.

Она же, зная, что все это значит,

Как закричит притворно, как заплачет!

Мол, до смерти ее он напугал.

«Беги скорей, ведь раз он обещал,

Спасемся мы. И ты спасешь нас, милый,

От ранней, незаслуженной могилы.

Иди, иди и делай, что велел он».

И за бадьями тут же полетел он.

Подумать только, что воображенье

Такое может вызвать потрясенье.

От выдумки ведь можно умереть,

И плотника нам надо пожалеть.

Он представлял себе господень суд,

Как Алисон, голубку, унесут

Потопа волны. Плакал он, дрожал

И горестные вопли испускал.

Кой-как купил он чан, квашню, бадью

И в мастерскую приволок свою.

Когда же ночь соседей усыпила,

Бадьи подвесил рядом на стропила

На чердаке и укрепил стремянки

Подъемные; водой наполнил банки

И кувшины, разлил в бутылки эль,

Нарезал хлеб и сыр, принес постель,

Чтоб не было жене в бадейке жестко.

Он в Лондон отослал слугу-подростка,

И женину спровадил он служанку,

Все это сделал плотник спозаранку,

Чтобы соседи им не помешали

И как-нибудь про ливень не узнали.

А в понедельник, еле солнце село,

Тотчас же принялись они за дело:

Закрыли окна, крепко заперлись

И на чердак все трое поднялись,

А там в бадьях, как куры на насесте,

В молчании потопа ждали вместе.

Молчали долго, и шепнул студент:

«Теперь решительный настал момент,

Молчите! Тс! И про себя прочтите

Вы «Отче наш» и трижды повторите».

«Тс!» – Джон сказал. «Тс!» – Алисон сказала,

И плотника волненье обуяло.

Сидел он тихо, «Отче наш» читал

И наступления потопа ждал.

И скоро сон сковал его глубокий.

Он позабыл запреты все и сроки

И стал браниться, плакать и вздыхать

И, вдрагивая, чан свой колыхать.

Тогда тихонько шалуны спустились

И до утра в кровати веселились,

В той самой, где трудился ночью плотник,

Хоть нерадивый часто был работник.

И к утрене давно уж зазвонили,

Псалмы монахи в церкви забубнили,

И замерцали свечи алтаря,

И на небе забрезжила заря.

Но не смолкали в спальне поцелуи,

И время провели они ликуя.

А между тем бедняк Авессалом,

Измученный томленьем, не трудом,

В харчевне Оссенейской освежался,

Где по секрету он осведомлялся,

Когда подрядом занят плотник Джон.

И от монаха вдруг услышал он,

Что не был Джон ни нынче, ни в субботу.

«Наверное, он взял еще работу,

За дранью посылал его аббат,

А с нею он воротится назад

Дня через два иль три, никак не раньше.

Иль, может быть, сидит он дома. Дрань же

Готовит Робин. А наверняка

Сказать вам не могу про старика».