Кеплер

Он дернул головой, надеясь в столь возвышенном обществе это выдать за поклон.

— Сочту за честь знакомство с вашим мужем, — и, для особенного шика, — мадам.

Дама просияла и протянула руку по столу ладонью кверху, предлагая его, словно блюдо деликатесов, вниманию цветущего господина в парике, и тот опустил на него взор и вдруг, как верительную грамоту, предъявил полный рот золотых зубов.

— Герцог Фредерик, молодой человек, — сказал он, — позвольте вас уверить, денег на ветер не бросает.

Все засмеялись, как знакомой шутке, и снова занялись едой. Юный усатый воин, разделывая цыпленка, остро глянул на Иоганнеса:

— Семь разных видов выпивки, говорите?

Иоганнес будто не заметил этой воинственности.

— Семь, да, — сказал он, — aqua vitae от Солнца, бренди от Меркурия, от Венеры мед, — деловито загибая пальцы, — от Марса вермут, от Юпитера белое вино, а от Сатурна, — он хмыкнул, — от Сатурна потечет лишь скверное прокисшее вино или пиво, да будут постыжены те, кто не сведущ в астрономии.

— Как так? — Цыплячья нога с треском отломилась. Ответом Кеплера была самодовольная ухмылка. Теллус, старший герцогский садовник, жирный малый с гладким лысым черепом, допущенный за этот стол благодаря недавнему своему возвышенью в должности, расхохотался, крикнул: «Вот это ловко!» — и воин покраснел. Лоснистые кудри мазнули ворот бархатного камзола. Тут птичья физиономия на тонкой шейке высунулась из-за плеча Кеплерова соседа и пискнула:

— A-а, и вы хотите сказать, так ли я вас понял, что нас, как бы это выразиться, не ознакомят с вашей удивительной теорией? А? — Он смеялся, смеялся, он не мог уняться и все махал маленькими ручками.

— Я намерен, — признался Иоганнес, — рекомендовать герцогу, чтоб держал ее в тайне. Отдельные части сей чаши будут выкованы разными мастерами и лишь затем собраны воедино, дабы мой inventum не открылся прежде времени.

— Ваш — что? — рыкнул сосед и резко обернулся, темнолицый, мрачный, крестьянин с виду — позже узнал Иоганнес, что он барон, — который до тех пор сидел, словно глухой, блюдо за блюдом без разбора пожирая пищу.

— Латынь, — кратко пояснил завитой парик. — Изобретение, он разумеет, — и бросил Кеплеру взор непомерно строгого укора.

— Ну да, я хочу сказать изобретение… — промямлил Кеплер. Вдруг одолели его недобрые предчувствия. Этот стол, эти люди, тесная неразбериха других столов, суетливые слуги, гам кормящейся толпы, все заговорило вдруг о неисцелимом неустройстве. У него упало сердце. Лихая просьба об аудиенции у герцога, набросанная в первый же день, едва он прибыл ко двору, осталась без ответа; и вот, спустя неделю целую, впервые его обдало ледяным холодом это молчанье. Болван, как мог он питать столь смелые надежды?

Он сложил чертежи своей космической чаши и собрался тотчас обратно в Грац. Впрочем, Мэстлин, призвав последние остатки своего терпенья, удерживал его, советовал составить просьбу более осмотрительную. Иоганнес кое-как позволил себя уговорить. Второе письмо вернулось с пугающею быстротой, и детскими приземистыми буквами сбоку была приписка, указание построить модель чаши, дабы мы могли ее увидеть и, коли решим, что она достойна быть в серебре отлитой, за средствами не постоим.Мэстлин стиснул ему руку, а он только блаженно улыбнулся и шепнул: «Мы!..»

Неделю возился он с моделью, сидя на ледяном полу продувной башни с ножницами, клеем, полосками цветной бумаги. Модель была чудо как хороша, планеты розовели на лазоревых орбитах. Он любовно ее доверил сложным путям, чтобы донесли до герцога, и принялся ждать. Прошли недели, месяц, еще месяц, еще. Давно уж Мэстлин вернулся в Тюбинген — приглядеть, как печатается Mysterium.Иоганнес примелькался при дворе — один из бедных, полоумных просителей, словно пояс спутников, круживших близ незримой герцогской особы. Потом пришло от Мэстлина письмо: Фридрих просил его ученого сужденья. Аудиенция обещана. Кеплер бесился: ученое суждение, скажите!

Он был принят в просторном великолепном зале. Камин был выше него. Бледный свет стекал из громадных окон. На потолке, нависшем диве, среди лепных головок и гирлянд, дух захватывающая овальная картина изображала ангелов в стремленье к божеству, которое сидело на темном облаке, бородатое и злое. Кругом толпились, сновали придворные, как бы исполняя мудреный танец, которого фигуры могли быть видны только оттуда, сверху. Лакей тронул Кеплера за локоть, он обернулся, хлипкий человечек к нему шагнул:

— Реплер?

— Нет, да, я…

— Ну что ж. Мы рассмотрели вашу модель мира, — нежно улыбаясь, — она невнятна.