Кэрри

— Не важно, — сказал Грэйл. — Я знаю, о чем вы говорите. Однако эту девушку, Кэриетту Уайт, обзывали бестолочью и пудингом, советовали ей заткнуть течь и унижали различными неприличными жестами. На этой неделе она вообще не приходила в школу. Как, по-вашему, это не напоминает оскорбление действием и словом? По-моему, так очень.

— Я не намерен сидеть здесь и выслушивать эти полудостоверные заявления или ваши банальные директорские лекции, мистер Грэйл. Я достаточно хорошо знаю свою дочь, чтобы…

— Да? — Грэйл достал из корзины для входящих документов рядом с блокнотом стопку розовых карточек и швырнул их на стол. — Я думаю, вы совсем не знаете свою дочь — такой, какой она выглядит на этих карточках. Если бы вы знали ее настолько хорошо, то давно поняли бы, что ее нужно как следует выпороть. И чем раньше, тем лучше — пока она не совершила в отношении кого-то более серьезного проступка.

— Вы…

— Четыре года в Ювинской школе, — перебил его Грэйл. — Выпуск в июне семьдесят девятого, то есть в следующем месяце. Максимальный коэффициент умственного развития — 140. Средний же — всего 83. Тем не менее, как я вижу, она была принята в колледж Оберлин. Видимо, кто-то — возможно, вы, мистер Харгенсен — попросту воспользовался своими связями. Семьдесят четыре раза вашей дочери назначалось наказание в виде дополнительных занятий. И в двадцати случаях — за издевательство над ученицами, которым и без того в школе приходится несладко. Над теми, кого она и ее банда называют никчемными дурами. Они, очевидна, полагают, что это очень забавно. Пятьдесят одно из этих дополнительных занятий Кристина прогуляла. В Чемберленской начальной школе ее отстранили от занятий за то, что она подложила ученице в туфель запал от шутихи. На карточке сказано, что эта невинная шуточка едва не стоила девочке по имени Ирма Своун двух пальцев ноги. Насколько я понимаю, у Ирмы была заячья губа… Я ведь о вашей дочери говорю, мистер Харгенсен. Что-нибудь вам это подсказывает?

— Да, — ответил Харгенсен, поднимаясь. Щеки его слегка покраснели. — Мне это подсказывает, что в следующий раз мы увидимся в зале суда. И когда я разделаюсь с вами, дай Бог, если вам удастся устроиться хотя бы коммивояжером.

Грэйл тоже встал, едва сдерживая свои чувства, и их глаза встретились.

— Что ж, суд значит суд, — сказал Грэйл, заметив мелькнувшее на лице Харгенсена удивление, затем скрестил пальцы и добавил, решив, что, если не добьет таким образом противника, то по крайней мере сохранит работу мисс Дежардин и поубавит спеси этому высокомерному сукину сыну. — Однако вы, очевидно, не представляете себе всех нюансов принципа in loco parentis в данном случае, мистер Харгенсен. И вашу дочь, и Кэрри Уайт он защищает одинаково. В тот же день, когда вы обратитесь в суд за компенсацией оскорбления действием и словом, мы потребуем у суда того же для Кэрри Уайт.

Харгенсен открыл было рот, закрыл, потом все же выдавил из себя:

— Таким дешевым фокусом вы от меня не отделаетесь, вы… вы…

— Крючкотвор? Вы именно это слово хотели употребить? — Грэйл мстительно улыбнулся. — Думаю, дорогу к выходу вы найдете сами, мистер Харгенсен. Наказание для вашей дочери остается в силе. Если же вы решите вынести разбирательство в суд, это ваше право.

Харгенсен с застывшим лицом пересек кабинет, остановился, словно хотел сказать еще что-то, но затем вышел, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.

Грэйл шумно выдохнул. Не так уж трудно было догадаться, куда заведет Крис Харгенсен ее упрямство.

Спустя минуту в кабинет вошел Мортон.

— Ну как?

— Время покажет, Морти, — ответил Грэйл и с недовольной гримасой взглянул на кучку сломанных скрепок. — Семь штук, однако. Своего рода рекорд.

— Но он потянет нас в суд?

— Не знаю. Хотя на него здорово подействовало, когда я сказал, что мы сделаем то же самое.

— Надо думать. — Мортон скосил взгляд на телефонный аппарат и добавил: — Пора, наверно, сообщить об этой истории окружному управляющему?

— Пожалуй, — согласился Грэйл, снимая трубку. — Слава Богу, у меня уже выплачена страховка на случай безработицы.

— У меня тоже, — преданным тоном сказал Мортон.