Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

Как-то так вышло (само собой, наверное): полковник Эсакия оказался полностью уверен в том, что получил приказ перебросить свои танки в другой пункт дислокации, а в командном пункте ГО, где разместился штаб по ликвидации стихийного бедствия, тоже долго пытались разобраться, кто же отдал злополучный приказ, но не испытывали ни малейших сомнений в том, что да, кто-то действительно отдал, не зафиксировав этого письменно, а – устно, по рации или по телефону. В той неразберихе могло случиться и не такое, и слава Богу, что обошлось без новых жертв, а только – потерей техники…

Эта маленькая хитрость стоила Алексею такой траты сил, что казалось: просто не сможет устоять на ногах. И жабий мёд почти кончился. Он налил в баклажку воды, тщательно и многократно встряхнул, потом выпил ополоски. Разведённый, жабий мёд оказался ещё более гнусен на вкус.

Он ехал в командирском "уазике" рядом с маленьким лысым усатым полковником-танкистом. Впереди пылила машина Стеблова, сзади – грохотали танки. Дорога была гравийная, малоезжая, по обочинам косо чернела грязная сухая полынь с лебедой… и дома были подстать полыни: грязные и покосившиеся.

– А правда, что вы колдун?! – наклонившись к Алексею, крикнул полковник.

Алексей закричал в ответ:

– Можно сказать и так! Примерно! Но вокруг этого столько небылиц наворочено!..

– Как водится! Моя бабка, которая мордовка, тоже колдунья была! Такое рассказывала!.. Целые деревни колдунов были! А уж когда вражда начиналась меж ними, то всё!..

Алексей кивнул, виновато улыбнулся, показал на горло. Развёл руками.

– Тяжёлое дело танки! – гордо прокричал полковник.

Ветер дул в спину, набрасывая на голову колонны её же дымный шлейф.

С Алексея словно что-то спадало слоями, в панцире его образовывались трещины, в них проникало сострадание. Он не мог обманывать этого симпатичного полковника, хотя – уже обманул… Тем более он не мог тянуть его за собой на верную смерть, хотя при другом – как бы естественном – ходе событий жить полковнику (да и всем остальным обитателям Кузни) оставалось месяца два-три. Но что-то внутри не позволяло принять безоговорочно этот довод. Хотя – ничто не помешало бы Алексею как командиру некоего отряда бросить в огонь сотню или тысячу, заткнуть брешь живой пробкой, – чтобы вывести остальных.

Он знал, что это будет мучить его, но не думал, что так сильно.

Проклятая "зона"… мало того, что она отнимает, высасывает его чародейские умения (почти все силы теперь уходят только на то, чтобы сопротивляться её воздействию, не начать подчиняться ей, не превратиться ненароком во что-то… Бог помогает по мере возможностей, но и на него всё это влияет, видно, как он устал…) – она и моральных лишает сил, заливает душной кислятиной, колет, давит, скребёт…

Студенистая вонь мясокомбината просачивалась сквозь перегар соляра и взбитую дорожную пыль.

Двое ребятишек, мальчик и девочка, одетые тускло, готовились махать с забора проходящим танкам.

Мелиора. Фелитополь

Авенезер ещё раз попытался поднять веки. Вся его жизнь стекла теперь на верхнюю часть лица: лоб, глаза, скулы. Он ощущал их огромными, как дома, как горы. В своём необыкновенно долгом существовании он проходил примерно такие же этапы замедленной смерти – затем, чтобы измениться и продолжать быть: в том же теле, обладая тем же духом. Теперь ему предстояло нечто высшее, доселе никем не изведанное: прыжок сразу в тысячи живых тел и через них – во многое неживое; и наконец – создание себя заново из живого и неживого…

Но пока – лишь долгий мрак был перед глазами и огненные странные письмена.

Впрочем, оставалось чуть-чуть. Время – сгорало…

Кузня

Иногда Венедиму казалось, что серьёзную рану переносить было бы легче. Боль та же, но больше бережения, а главное – нет того унизительного чувства, что вот: сам виноват, сам себя изувечил. Молодой целитель Вир рану перевязал с мазями, уложил руку в лубок и давал Венедиму пить какие-то отвары, но ничего не пообещал: нужен умелый шовный мастер, скрепить сухожилия, – сам же Вир может лишь рану заживить поскорее да не допустить гноя.

Шовные мастера остались далеко позади, так что Венедиму светило впереди остаться о полутора руках…

Проскочило однажды за спиной: вот, с Одноглазкой повязались, уже второй воин без руки остаётся, а дальше что пойдёт?.. Кто ухо, кто ногу, кто яйцо – так, что ли? Повернулся в бешенстве, отыскал глазами болтунов и глазами же всё сказал.

Даже шутки такие – не готов был принять…

Огонёк летящий вывел на путь, да вывел так, что охнули все. Когда закончился спуск с горы, когда началась та мощёная дорога, по которой отправились прошлый раз (каждый камень дороги был испещрён древними буквами, это Венедим уже на обратном пути увидел, увидел и испытал ужас от совершённого святотатства: топтать своими ногами да копытами коней Слова…) – огонёк увёл их в сторону, к исполинскому валуну, серому, ноздреватому, охваченному колючими высохшими вьюнами. Высотой валун был ростов в девять-десять, и форму имел усечённой (и закруглённой, понятно, на углах) пирамиды со стороной шагов в шестьдесят.