Кесарево свечение

С набережной Крузенштерна
Трясется в трамвае на остров Елагин.
Ёжится, будто бы в узах тёрна.
После бредет, словно узник ГУЛАГа.

Марш-барабан и рядами стальные каски.

Сколько столетий на них взирали!
Дни распродажи богатств Аляски,
Годы отъезда в родной Израиль.

Склоны, поросшие можжевельником.

Связки колбас с холестерином.
Ваше величество, можно вольно? —
Мнится Улиссу голос сирены.

Гордые линии: Темза, Рига.

Стены из кладки энциклопедий.
Щурится знаний хват-мастерюга,
А сам косолапит с ленцой медведя.

Фалды подбросив, он сел к пианино.

Вот вам аккорды, толпа, нахалы!
Где ты, красотушка бабка Арина?
Дай я прочту тебе стих сначала!

ОЛАДА (Горелику, по-русски). Эй, хлопская дубрава, гордая пролетария, джентльмешонок полей (хихикает) для гольфа! Будем выпивальство а труа?

ГОРЕЛИК. За эту «гордую пролетарию», Ерема, ты ведь можешь и в лоб получить. Вы кто такие?

ВОРОНЦОФФ. Мы, видите ли, потомки русской аристократии, восемьдесят лет назад поселившейся в Бёрчтри-Вэлли. Я граф Евгинарий Воронцофф, ну, в общем, Жека, по-английски Джин Уорр, удачливый торговец.

ГОРЕЛИК. «Уорр» всегда удачливый торговец.

ОЛАДА. А я князь Олада, честный торговец. По-здешнему, Ник Ола, а по обычаю старорусскому и по новому, петербургскому, зови меня Колян. Я также помогает коллективку по части трубок.

ГОРЕЛИК (в сторону). Кажется, сразу на нужный народ вышел. (Жеке и Коляну.) А я спец из Санкта по части геральдики и семейных хроник. Меня зовут (замялся, пытливо вглядывается в черты собутыльников) Бенни Менделл, к вашим услугам.

ВОРОНЦОФФ (в сторону). Бенни Менделл, а так ведь сразу и не скажешь!

ОЛАДА (вынимает «Жириновского» и три пластмассовых стаканчика). Ну чаво, мужичье, «он сказал: поехали», что ли?

ГОРЕЛИК. Дай-ка я сам разолью. У меня глаз – ватерпас!

Все трое употребляют свои дозы. Джин Уорр, изящно отставив в сторону мизинец. Ник Олада крякает и трясет башкой в национальном стиле. Горелик-Менделл – по-богемному, как бы между прочим.

ГОРЕЛИК. Закуска есть?

ОЛАДА. Закуска сей ранний час не имеет себя, тьфу тебя и изыди, эвейлабл.[58]

ГОРЕЛИК. Ну, тогда придется мануфактуркой. (Вытирает губы рукавом, нюхает ткань.)

ОЛАДА И ВОРОНЦОФФ (изумленно и радостно). Да неужто ты… вы… прям оттеда?

ГОРЕЛИК. Я же сказал, что я из Санкта, специалист по вашим блядским родословным. У меня командировка в эту местность.

ВОРОНЦОФФ. Где это – Санкта, позвольте вас спросить?

ГОРЕЛИК. Это там, где ваши предки понастроили дворцов и навербовали жандармов; там, где они в детских штанишках с оборками совершали променады под надзором мадам Клико и месье Татинже; там, где ветер, летя по главному проспекту, приносит с собой всю Северную Европу и кусок Италии… Ну, понятно?

ВОРОНЦОФФ И ОЛАДА. Неужели из Ленинграда, приезжий, coy джентл, coy мэн?!

ГОРЕЛИК. Из Его Величества Рабочего Класса Колыбели Революции Имени Кирова Города-героя Святого По-голландски Города Петра. (Взгляд его на мгновение благоговейно затуманивается.) Честь имею, ваши сиятельства, перед вами – представитель третьего поколения советской аристократии-бюрократии.

Воронцов стоит неподвижно, стараясь не уронить достоинства перед таким знатным приезжим. Между тем князь Олада в восторге совершает довольно медвежий танец, выдергивая из сугробов то сучок «Зюганов», то коньяк «Шохин», то вермут «Явлинский».

ОЛАДА. Ну, прохоженствующий, не знаю, как тебя всамделе звать, давай разливай! У тебя глаз-то действительно ватерпас!

ГОРЕЛИК (завершив молодецкую выпивку). Ну, братва, я захорошел!

ВОРОНЦОФФ И ОЛАДА (восторженно). И вы захорошел, и мы захорошел! Какая вокабулярная экспрессиона, как бы сказала прабабушка Мими!

ГОРЕЛИК. Скажи, братва, тут в ваших краях такая девушка-блондинка не появлялась?