Кетанда

Данилов расстроенно осматривал руки с плохо отмытой лосиной кровью. Ковырнул под ногтем. Вот и строй тут новую базу. Что хочешь могут сделать. Даже и спалить могут, суки. Он не в первый раз представлял себе, как бегает с ведрами, а свеженький красивый сруб пылает, уже не спасти, и его начинало колотить от ненависти к какому-то не очень понятному, но очень реальному врагу. Кто мешает-то — работайте! Сейчас-то чего не работать? Базу построю, найму, буду платить хорошо. И Славка пойдет, куда денется. А сейчас не могу.

Он не пошел ночевать домой, лег на егерскую койку с провисшей до полу панцирной сеткой. Лежал и так раздумался, что не мог заснуть, все представлял, как про него народ думает. И, пьяный, соглашался, что как-то действительно вроде немного… как-то… с жадностью-то… не очень. Получалось, если хорошо не разобраться, то вроде как он жадный. Лося этого еще — ни Наталье не дал, ни Сашке. Тот, правда, тихий, разрубил да ушел. А Наталья не удержится, язык без костей, стоит сейчас в ночном ларьке с Нинкой. Склоняет.

Данилов опять начинал думать про завтра и чувствовал, что нехорошо ему везти мясо в город. Надо бы, конечно, но тот же Сашка — все же видит. Надо отрубить ему завтра кусок, и Наталье тоже, черт с ней.

И ему стало как будто полегче. Он даже встал с койки, сел к столу и плеснул в рюмку. Вспомнилось, как при Николаиче — прежнем охотоведе — возили мясо в детский дом. Он тогда молодой был, шапка набекрень, ничего ему не надо было. И ведь странно, Николаич, царствие небесное, хороший был мужик, помер, и кончилось все это дело. А ведь хорошо было. Как будто праздник. Целые сани, горой накладывали. И везли по поселку. И ребятишки выбегали навстречу… ну они-то еще не понимали ничего, но директриса Анна Михайловна, вот уж святой была человек. У Данилова от какой-то непонятной обиды за нее и за Николаича даже слезы навернулись. Он нахмурился, поднял рюмку, ни с кем мысленно не чокаясь, и выпил. Закусывать не стал. Оперся горестно о кулак, вспоминая, как каждый год собирались к Анне Михайловне детдомовские. Столы накрывали на поляне за речкой. Иные уж сами старые, с внучатами были… А когда померла… народу наехало! А она, старушечка ведь совсем, в чем душа держалась… И Николаич когда помер — тоже хоронить не в чем было.

Данилов снова лег. Представил, что он везет эти пол-лося… Было бы неплохо. И люди по-другому смотрели бы.

Утром он встал рано. Черно еще совсем было за окнами. Нажарил себе яичницы, похмелился и все хорошо обдумал. В детский дом везти все-таки нельзя было. Нынешняя заведующая поперек себя толще. А вот старикам, тем, что уж совсем беспомощные, можно развезти. Такая мысль ему еще ночью пришла, и это была правильная мысль. На куски нарубишь, и никто не узнает, сколько там было лося — половинка ли, целый. И еще, Данилов даже улыбнулся про себя, пенсионеров человек сорок-пятьдесят наберется, так они по всему поселку это дело разнесут. А это неплохо. Да и им к Новому году — по хорошему куску мяса. А после праздников пойду к главе администрации, даст небось лесу по нормальной цене. Инвалиды же в его ведении.

В сенях глухо бухнула наружная дверь. Потом дверь в кухню. Дрова посыпались у печки.

— Сашка! — позвал Данилов.

Дверь в горницу распахнулась. Сашка дубовыми, грязными навечно пальцами ковырял спичку в коробке. Погасший окурок «Примы» торчал из-под усов. Вид у него был не парламентский. Не бритый неделю, шапка на голове во все стороны — где и взял-то такую, и телогрейка вся в заплатках. Сашка был в завязке уже два месяца, а выглядел все так же, как с крепкого бодуна. Данилов удивленно его осматривал, будто впервые видел.

— Ты бы побрился, что ли?

Сашка посмотрел на него подозрительно, потрогал щетину и не стал прикуривать.

— Это, — Данилову от мягкого похмелья и вообще от всего этого дела было хорошо, но наружу он по привычке хмурил брови, — сходи в администрацию, возьми там… списки инвалидов, что ли… должны же быть. На пенсии которые, старики там. Мясо им повезем!

Сашка еще больше растерялся.

— Како мясо?

— Лося вчерашнего, — Данилову нравилась Сашкина растерянность. Настроение поднималось, как воскресное тесто, даже водки хотелось налить Сашке и обмыть это дело, жаль, нельзя было. — Ну что смотришь, иди сходи, а если там нет никого, зайди к Александр Иванычу домой, скажи, Данилов, мол, список инвалидов хочет. К Новому году мяса старикам раздадим. Иди, я печку сам растоплю.

Сашка постоял, о чем-то думая, чиркнул спичкой и, оставив в избе синее вонючее облачко, вышел на улицу. Данилов заложил дрова в печку, подсунул бумаги, зажег, прошелся по комнате. «Рано еще. Не найдет он никаких списков, — подумал. — Кто ему сейчас даст?!» И сел составлять свой.