— Нам повезло, что мы вообще получили отдельное жилье, — сказала Кэтрин, словно угадав ее мысли. — Здесь очень плохо с жильем — многие рабочие годами живут в бараках, у них там тесно, как в курятнике. Они спят по десять — двадцать человек в каждой комнате, мужчины и женщины все вместе. Ты только подумай: абсолютно незнакомые мужчины и женщины спят в одной комнате! А постельное белье никогда не вывешивают проветрить, и оно воняет от сырости. Уж не говоря о том, что его почти никогда не меняют. А в этих бараках спят по две смены рабочих: днем спит ночная смена, а вечером приходит дневная. Представь: люди спят на том же самом белье, на котором до них уже спали другие! А вонь там такая, что невозможно дышать, — отхожие места стоят прямо перед входом в барак, а кругом все завалено мусором и отбросами с кухни. Ты бы упала в обморок, если б увидела, в каких условиях они живут. А за проживание с них берут по три шиллинга в неделю. Целых три шиллинга! Впрочем, эти люди заплатили бы любую цену, лишь бы иметь хоть какую-то крышу над головой. Нам просто невероятно повезло с жильем. Я понимаю, этот коттедж не Бог весть что, но здесь мы, по крайней мере, одни и можем худо-бедно поддерживать чистоту. Это мистер Хеверингтон похлопотал за нас. Он же и помог твоему отцу получить работу. Отцу посчастливилось, что он встретил мистера Хеверингтона, который в свое время знал его отца, твоего дедушку Малхолланда. Когда дедушка Малхолланд был молодым, он работал под его началом. Если б не мистер Хеверингтон, твоему отцу никогда бы не дали работу. Но мистер Хеверингтон очень нам помог, он понял, что твой отец — серьезный человек и никогда не занимался подстрекательством.
Кэти наблюдала за матерью, которая, безостановочно говоря, двигалась по темной, вонючей комнате. Она разговаривала так, словно рассуждала сама с собой. В комнате пахло, как в клозете, и Кэти хотелось выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Она подумала, как было бы чудесно, если б она могла забрать родных с собой, в чистый и теплый дом мистера Бантинга. Про себя она называла его не иначе, как «мистер Бантинг» или «он»; ей казалось невероятным, что этот человек — ее муж. Если бы он только был немного добрее, общительнее, если бы он хоть иногда разговаривал с ней… Она так соскучилась по разговору! Раньше она очень любила болтать, но после той страшной ночи, когда Бернард Розье надругался над ней, у нее больше не было настроения беседовать с кем бы то ни было, даже со своими близкими. И вот сейчас в ней вдруг проснулось желание поговорить с матерью и с дедом, как в старые добрые времена.
Только она больше не хотела говорить, как раньше, о доме Розье, о миссис Дэвис, о еде, подаваемой к хозяйскому столу и о прислуге. Эти темы стали неприятны ей — все то, что тем, либо иным образом, имело отношение к семье Розье, было ей отвратительно. Она не знала, о чем ей хотелось бы поговорить сейчас. Может, ни о чем особенном — лишь бы только говорить и слышать, как ей отвечают.
Она выпила чашку чая, но отказалась от еды. Уже пришло время уходить, а она все никак не находила в себе сил встать и распрощаться с близкими. Наконец она поднялась со своего стула и принялась прощаться с ними. Она поцеловала и крепко обняла деда, поцеловала Лиззи и позволила ей подержать некоторое время голову у нее на груди. Уже на пороге она вдруг вспомнила о брате.
— А где Джо? — спросила она у матери.
— О, Джо, — Кэтрин слабо улыбнулась. — Я разве тебе не говорила? Он тоже устроился на работу. Он работает в котельном цехе на заводе Палмеров. И, судя по тому, что он рассказывает, эта работа ему по душе. Он безумно рад, что работает в дневную смену. Он говорит, что больше никогда в жизни не спустится под землю. Как видишь, моя дорогая, — Кэтрин развела руками, — мы устроились просто замечательно, и было бы совсем хорошо, если бы мы нашли более приличный дом… А ты еще навестишь нас, дорогая?
Кэти кивнула. Потом она обняла мать и поцеловала в обе щеки, и они некоторое время стояли обнявшись. Прежде чем уйти, она еще немного помешкала, потому что уже давно хотела задать матери один вопрос и в то же время боялась его задавать.
— А как папа? — спросила, наконец, она, глядя в пол.
— Неплохо, дорогая. Вначале он был очень расстроен, но теперь понемногу приходит в себя. В одном могу тебя уверить: он просто умирает от желания увидеть тебя. Ты… ты не могла бы прийти к нам как-нибудь вечером?
Кэти отвернулась в сторону и посмотрела за порог.
— Нет, ма, я не могу прийти вечером, — ответила она.
— Папа проводил бы тебя на обратном пути до самого дома.
— Я не могу, ма.
— Ну ладно, дорогая. Не можешь, так не можешь.
Кэтрин погладила ее по руке, и они снова расцеловали друг друга в щеки. Потом она наблюдала за удаляющейся фигуркой дочери, а на углу улицы Кэти обернулась и помахала ей на прощание.