Кэтрин

Он испытывал неописуемое наслаждение («suave mari magno» [74], и т. д.), становясь свидетелем бурь и ураганов, сотрясавших семейный очаг Хэйсов. Он сам подстрекал миссис Кэтрин к гневным вспышкам, если полоса штиля в ее расположении духа случайно затягивалась, сам раздувал ссоры между женой и мужем, матерью и сыном и радовался им свыше всякой меры, — ведь это было его главным развлечением; и он смеялся до слез, когда юный Том рассказывал ему о своих последних трактирных подвигах или стычках со сторожами и констеблями.

Вот почему, когда посреди разговора о грудинке с капустой, завязавшегося за столом после чинной молитвы, произнесенной преподобным доктором Вудом, отворилась дверь и вошел мистер Том, хмурое дотоле лицо доктора сразу повеселело, и он поспешил подвинуться, освобождая Биллингсу место между собой и миссис Кэтрин.

— Как дела, старикан? — фамильярно осведомился молодой человек. — Как дела, матушка? — С этими словами он проворно схватил кувшин пива, нацеженного мистером Хэйсом, и, предупредив намерение последнего наполнить собственный стакан, влил себе в горло ровно кварту.

— Уфф! — произнес мистер Биллингс, переводя дух после глотка, точность которого объяснялась привычкой пить пиво кружками, содержащими эту именно меру. — Уфф! — сказал мистер Биллингс, переводя дух и рукавом утирая губы. — Пивцо-то дрянь, старый хрен; но мне требовалось прополоскать горло с похмелья.

— Не хочешь ли элю, дружок? — спросила любящая и благоразумная родительница.

— А может быть, бренди, Том? — сказал доктор Вуд. — Папенька твой мигом сбегает в погреб за бутылкой.

— Сдохнешь, не дождешься! — закричал, испугавшись, мистер Хэйс.

— Стыдитесь, бессердечный вы отец! — заметил доктор.

Слова «отец» всегда было достаточно, чтобы привести мистера Хэйса в ярость.

— Я, слава богу, ему не отец! — огрызнулся он.

— Да и никому другому тоже, — сказал Том.

Мистер Хэйс только пробурчал:

— Ублюдок безродный!

— Его отец джентльмен — каким ты и во сне не бывал! — завопила миссис Хэйс. — Его отец храбрый воин, а не какой-то там жалкий трус плотничишка! У Тома в жилах течет благородная кровь, хоть с виду он всего лишь портновский подмастерье; и если бы с его матерью поступили по справедливости, она бы теперь разъезжала в карете шестеркой.

— Хотел бы я, чтобы мой отец сыскался, — сказал Том, — то-то мы с Полли Бригс были бы хороши в карете шестеркой. — Том считал, что если его отец был графом ко времени его рождения, то сейчас он уже по меньшей мере принц; и, по правде сказать, в приятельском кругу к имени Тома давно уже прибавляли сей громкий титул.

— Уж ты, верно, был бы хорош, Том! — воскликнула миссис Хэйс, глядя на свое чадо влюбленными глазами.

— При шпаге и в шляпе с пером — да никакой лорд в Сент-Джеймском дворце со мной бы не сравнился.

Еще некоторое время разговор шел в том же духе — миссис Хэйс объясняла присутствующим, какого высокого она мнения о своем сыне, а тот, по обыкновению, изощрялся в презрительном зубоскальстве по адресу отчима, который вскоре не выдержал и отправился по своим надобностям; жилица миссис Спрингэтт, не сказавшая за все время ни слова, удалилась к себе на второй этаж; а оба джентльмена, старый и молодой, набили трубки и еще с полчаса наслаждались мирной беседой в табачном дыму, сидя насупротив миссис Хэйс, деловито углубившейся в счетные книги.

— Так что же там написано? — спросил мистер Биллингс доктора Вуда. — Кроме Мака, сегодня было еще шестеро: двое за овец, четверо за кражу со взломом; ничего, я думаю, интересного.

— А ты прочти сам, Том, — лукаво сказал Вуд. — Вот тебе листок.

Лицо мистера Тома приняло злое и в то же время растерянное выражение; ибо он умел пить, браниться и драться не хуже любого своего сверстника в Англии, но грамотность не входила в число его совершенств.

— Вот что, доктор, — сказал он, приправив обращение крепким словцом. — Вы эти шутки оставьте, я не из тех, кто позволяет шутить с собой! — Тут последовало еще одно крепкое словцо и устрашающий взгляд на собеседника.

— Томми, дружок, ты должен выучиться читать и писать. Посмотри на свою матушку, как она отлично управляется с книгами, не хуже настоящего писца, а ведь в двадцать лет не умела и черточки провести.

— Крестный тебе добра желает, сынок; а что до меня, так ведь я давно уже обещала, что в день, когда ты мне прочитаешь вслух столбец из «Летучей почты», — получишь парик и трость с золотым набалдашником.

— К чертям парик! — запальчиво ответил Том. — Пусть крестный читает сам, если ему так нравится это занятие.

В ответ на это почтенный доктор надел очки и развернул перед собой лист серо-бурой бумаги, украшенный вверху картинкой, изображающей виселицу, а дальше содержавший жизнеописания семерых несчастных, над которыми в это утро свершилось правосудие. Шестеро первых не представляют для нас интереса; но мы позаботились переписать повесть о № 7, которую доктор звучным голосом прочитал вслух своим слушателям.