КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка

Разные они были, cоздатели самиздата. У одних — случайные заработки, ободранные стены, вечная грязь на кухне, а самая дорогая вещь — пишущая машинка. У других — достаток, ухоженная квартира, вкусная еда, подарки с Запада. Среди последних — писатель, ныне весьма известный. Когда к нему однажды пожаловал дальний родственник, шепнул жене: «Дай ему десять рублей, пусть сходит пообедает. Не смотреть же ему наш холодильник, ведь мы диссиденты и гонимые».

Алексеева признает, что первым постоянным «связным» с Западом стал Андрей Амальрик. Сын профессора, исключенный из университета, он с восторгом окунулся в диссидентские игры. Он жил ими, они возбуждали его писательскую и политическую энергию. Он действительно первым смело вышел на западных журналистов в Москве и начал их снабжать самиздатовским бюллетенем «Хроника текущих событий», подпольными сочинениями. Конечно, пятое Управление, отслеживая каналы перемещения информации, скоро вышло на него. Тут уж арест был неизбежен. После этого чекисты жестко контролировали информационные коммуникации, завязанные на Запад. Они для них стали объектом интенсивной разработки: схемы, маршруты, люди.

Это количественно-технологическая сторона дела. А качественная? Известный литературный критик Вадим Кожинов оценил явление, копаясь в своей судьбе:

«Могу вам признаться, что в конце 50-х — начале 60-х годов я был, по сути, очень тесно и дружески связан со многими людьми, которые стали впоследствии диссидентами, эмигрировали из СССР — например, с Андреем Синявским, или Александром Зиновьевым, или с таким ныне почти забытым, а в то время достаточно нашумевшим Борисом Шрагиным, или с Александром Гинзбургом, который потом работал в Париже в газете “Русская мысль”, но оказался ненужным, или с Павликом Литвиновым, внуком наркома Литвинова, которого, каюсь, я привел в диссидентское движение. В частности, в моем доме, вернее, между моим домом и домом Гинзбурга, делался такой известный журнал “Синтаксис”. Конечно, я давно через это перешел и в середине 60-х активно начал сторониться прежней компании. Прежде всего потому, что я понял: все так называемое диссидентство — это “борьба против”, в которой обычно нет никакого “за”. А бороться нужно только “за”. Это не значит, будто ничему не следует противостоять, но делать это нужно только ради какой-то положительной программы. А когда я начал разбираться, начал спрашивать у людей этого круга, чего они, собственно, хотят, если придут к власти — и всякий раз слышал в ответ или что-то совершенно неопределенное, или откровенную ерунду».

Успех диссидентствующих был вялый и тленный. Массы не знали героев— «сопротивленцев», за исключением больших имен Сахарова и Солженицына. Да и сами герои не тянули на Чаадаевых, Герценых, Огаревых, Мартовых или Ульяновых эпохи позднего советского социализма. Скорее, это был материал для западных менеджеров идеологических войн. А тогдашняя духовная жизнь в СССР шумела вне их круга. И к ее ярчайшим адептам пытались пробиться наши герои. Но на пути почему-то всегда оказывалось пятое Управление, руководствующееся принципом: не работать среди интеллигенции, а защищать интеллигенцию от акций ЦРУ, а значит, от агентов диссидентской публики. Вот такая диалектика.