КГБ и власть

На собрании один за другим поднимались на трибуну коммунисты, они каялись, что не сумели вовремя разоблачить предателя Родины, и призывали усилить бдительность.

И вот на трибуне появился Щупкин.

— Меня ничуть не удивляет, товарищи, — сказал он, — что разоблачен наконец этот негодяй с весьма симптоматичной фамилией Пивоваров, которую он, по всей видимости, унаследовал от своих предков.

— У его предков была другая фамилия! — выкрикнул я из зала.

— Так он еще и изменил свою фамилию! — вое-кликнул Щупкин. — Тем хуже. Значит, были у него основания скрываться под чужой фамилией. Хотелось бы знать, почему вы молчите, Сергей Антонович! Ведь вы дружите с Пивоваровым с давних пор, очевидно, вы решили отмолчаться и тем самым уйти от ответственности? я думаю, что мы должны здесь поставить вопрос о потере бдительности. Что же касается Пивоварова, то я предлагаю исключить его из партии.

В гнетущей тишине Щупкин спустился в зал. Чувствуя на себе десятки взглядов, я поднялся и направился к трибуне.

— Мне нечего сказать в свое оправдание, товарищи, — сказал я. — Я действительно был близким другом Пивоварова и за все годы, начиная от студенческих лет, не заметил за ним ничего предосудительного. Я вовсе не пытаюсь оправдать Пивоварова, приходится признать, что я не смог увидеть и разоблачить врага…

Как же нелегко мне было произнести эти слова! В ту минуту я был омерзителен самому себе! Я не искал оправданий, просто понимал, что защищать Борю бесполезно. Но, по сути, это было предательство. Я предавал друга, в измену которого абсолютно не верил.

— Да, я не смог распознать предательство, — продолжал я, — а вот товарищ Щупкин, оказывается, за версту почуял его антисоветское нутро и, однако, смолчал. Почему? Выходит, он покрывал врага!

Под одобрительные крики собравшихся я предложил привлечь Щупкина к ответственности. Решение об исключении из партии Пивоварова приняли единогласно. Я, скрепя сердце, тоже поднял руку. А в конце собрания создали комиссию для рассмотрения моего персонального дела, в которую вошел и Щупкин.

Ольга обычно была в курсе моих дел. Едва заслышав шум лифта, она выбежала навстречу. Пришлось рассказать ей все. Ни она, ни я не верили в предательство друга. Неожиданно у меня мелькнула мысль: а не связано ли все это с поездками за границу с профессором Фреем, которого арестовали два года назад?

В эти же дни произошло еще одно событие: я получил письмо от отца из Конотопа. Он писал, что арестован брат матери Бодюля — ударник нашего паровозного депо.

Ольга работала синхронным переводчиком, страшно уставала за день. Да и я тоже. Вечером мы добирались до дома, и начиналась мука: вздрагивали от каждого телефонного звонка, от каждого шороха. А уж если кто-нибудь звонил в дверь, прямо каменели от страха. К счастью, звонки теперь раздавались редко, люди перестали ходить друг к другу, избегали лишних разговоров.

Однажды новый начальник управления послал меня в Наркоминдел проконсультировать проект какого-то договора. За мной заехал обаятельный молодой человек в прекрасно сшитом костюме, и, когда мы уже сидели в машине, он с улыбкой повернулся ко мне.

— Не удивляйтесь, с вами хочет познакомиться наше руководство. — Он показал удостоверение сотрудника НКВД.

— Надо бы жену предупредить, может, какие-то вещи взять…

Мой спутник рассмеялся.

— Какие вещи? Я же сказал: всего лишь короткая получасовая беседа.

Мы подъехали. Молодой человек вышел первым, я за ним. Знаменитая Лубянка. Огромный корпус высится над всеми окружающими домами; с одной стороны он смотрит на площадь Дзержинского, три другие выходят в соседние улицы и переулок.

Мы направились к массивной двери с витыми латунными ручками и сверкающей золотом надписью: «4-й подъезд». Поднялись в лифте, прошагали по широкому коридору и вошли в приемную, где за столом сидел старший лейтенант.

— Проходите.

Через боковую дверь вошли в кабинет. Навстречу нам из-за стола поднялся приветливо улыбающийся подполковник.

— Мы тезки с вашим отцом, меня зовут Антон Андреевич.

Он крепко пожал мою руку, усадил за журнальный столик, а сам сел напротив. Справился о самочувствии, о том, как работается, потом задал еще какие-то ничего не значащие вопросы и наконец спросил, как я отношусь к разоблачению врагов народа. Я, конечно, ответил, что уверен: чекисты честно выполняют свой долг, стойко охраняя интересы Родины, они наш надежный щит.

Конечно, кривил душой, к этому моменту я уже понимал, что массовые аресты вряд ли вызваны необходимостью защищать Родину от врагов. Что-то неладное у нас творится.

Видимо, вполне удовлетворенный моим ответом, Антон Андреевич не стал продолжать эту тему и сказал:

— Хотелось бы поближе познакомиться с вами. Расскажите о себе.

Чего еще он от меня хочет? Я не сомневался, что этому человеку хорошо известна вся моя жизнь.

— Нас, собственно, интересует только один вопрос…

Антон Андреевич достал из стола папку, извлек оттуда несколько сколотых скрепкой листков бумаги и, вынув один из них, положил передо мной.