КГБ играет в шахматы

Между тем в феврале 1984 года окончательно умер долго помиравший Андропов, и генеральным секретарем сделали Константина Черненко. Этот, впрочем, тоже был смертельно болен. Стало казаться, что смертельная болезнь входит в число профессиональных требований, предъявляемых к главе супердержавы. Мне запомнилось появление Черненко на телеэкране в день выборов в Верховный Совет Российской Федерации. На главе государства был пиджак, но, очевидно, не было штанов — камера показывала Черненко по грудь. Больной сумел опустить бюллетень в урну, установленную, по всей видимости, рядом с его кроватью. Журналист спросил: «Константин Устинович, что бы вы хотели сказать советским людям?» Генеральный секретарь собрался с силами и произнес: «Пусть работают».

Во времена — или в безвременье — Черненко, в сентябре 1984 года, в Москве начался безлимитный матч на звание чемпиона мира между Карповым и Каспаровым — самое удивительное соревнование в истории шахмат. В матче, игравшемся до шести побед, одержанных одним из соперников, Карпов повел после 27 партий 5:0. Гарик напоминал с этого момента Индиану Джонса, сорвавшегося в пропасть, но в последний момент, зацепившегося за какую-то колючку. Кажется, эта колючка кандидата в чемпионы долго не выдержит. Но… проходит еще 21 партия. Счет уже 5:3…

Карпов, очевидно, измотан. Тут вступает в действие великая карповская политическая машина. Замысел — прервать матч на три месяца, после чего дать отдохнувшим соперникам завершить его. На уровне какой инстанции этот замысел дал сбой, я не знаю. Матч прерывают. На финальной пресс-конференции президент ФИДЕ Флоренсио Кампоманес объявляет матч «не закончившимся» и неожиданно назначает через год новый матч со счета 0:0. Конечно, это вопиющее нарушение правил. Но приемлемое, кажется, для обеих сторон.

И тут Каспаров встает — он сидел во время пресс-конференции в последних рядах зала — и идет к сцене. «Я протестую», — заявляет он. Каспаров отказывается играть в политические игры советского начальства. Похоже, это был протест не против ущемления его прав. Как-никак тает перевес Карпова в два очка. Это протест против всемогущества советской системы, которая может, кажется, назначить того чемпиона или этого, а может шахматиста и уничтожить. Это не просьба: «Выберите меня», — а отказ признать над собой власть советского начальства.

Происходит рождение Каспарова, которого мы знаем сейчас, — бунтаря и диссидента. Уходит в прошлое кандидат в новые любимцы партии.

По большому счету, этот момент стал концом чемпионства Карпова. Карпов привык побеждать в рамках советской системы. Каспаров на той памятной пресс-конференции из советской системы вышел.

Карпов попытался доказать, что в момент, когда матч остановили, он еще мог играть. Через неделю после памятной пресс-конференции Карпов отправился в Швецию играть в командном первенстве Европы за советскую команду. Не выиграв в соревновании ни одной партии, Карпов никому ничего не доказал. В ноябре 1985 года в новом матче Карпов потеряет звание чемпиона мира.

Во время первого матча Карпова и Каспарова у меня случился контакт с властью, открывший мне кое-что интересное в психологии общения КГБ и граждан страны, находящихся вне этой организации. Как-то я встретил отказника из «разъединенных семей», шахматного мастера Володю Пименова. Его не выпускали в Данию к жене-датчанке. Володя сказал мне, что познакомился на матче с американским журналистом, и тот выразил пожелание встретиться со мной.

— Так привези его к нам, — предложил я.

— Нет, твоя квартира прослушивается и просматривается КГБ, — ответил Володя. — Я не хочу «светиться» в таком месте.

Пришлось назначить свидание на улице. Мы встретились морозным декабрьским утром у какой-то подворотни на Проспекте Мира. Американским журналистом оказался Фред Вайцкин (Fred Waitzkin), который привез в Москву своего восьмилетнего сына Джошуа (Joshua) и тренера Джошуа, Брюса Пандольфини (Bruce Pandolfini), показать тем матч на первенство мира. Джошуа в тот год был чемпионом Соединенных Штатов в возрастной группе до восьми лет и считался вундеркиндом.

Мы постояли немного у подворотни. Москва была не тем городом, в котором можно было пообщаться с людьми в кафе или в ином публичном месте.

Я слышал от Гены Сосонко такую шахматную байку. Голландский гроссмейстер Ханс Pee (Hans Ree) и западноберлинский международный мастер Карл Леман (Karl Lehman) осенью 1978 года приехали в Киев играть в международном турнире. В первый же вечер они спустились в фойе гостиницы «Славутич», в которой жили, и спросили швейцара, куда бы им отправиться, чтобы приятно провести время. «Такая информация стоит денег», — ответил швейцар и, получив четыре западногерманские марки, открыл иностранцам секрет: «Вечером в Киеве пойти некуда».

Москва в ту пору не отличалась в этом отношении в лучшую сторону от столицы союзной республики и в дневное время, и я предложил Пименову:

— Может быть, все-таки поедем к нам?

— Хорошо, но машину мою поставим на другой улице, и к вам пройдем незаметно, — согласился Володя.