КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

Но преимущества Сталина на переговорах этим не ограничивались. Советником Рузвельта был Гарри Гопкинс, которого НКВД считало своим агентом. Мнение Гопкинса, правда, было совершенно иным. Это был патриот Америки, который вовсе не хотел внедрять в своей стране советскую систему. Он согласился получать секретные сообщения «от товарища Сталина», которые ему передавал Ахмеров, и высказывался как публично, так и в частных беседах, что «поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей должно быть оказано всяческое содействие, и должны быть предприняты все усилия для установления с нею дружественных отношений.» В отличие от Рузвельта или госдепартамента Гопкинс самостоятельно пришел к выводу, что Соединенные Штаты должны смириться с господствующим положением Советского Союза в Европе после поражения фашизма и с тем, что советско-американские отношения станут ключевым вопросом в послевоенном мире. Он уверял Рузвельта, что тот может преуспеть там, где Черчилль потерпел поражение, — установить личные отношения со Сталиным. Госсекретарь США в правительстве Рузвельта Корделл Халл, мнением которого пренебрегли и в Тегеран, в отличие от Гопкинса, не пригласили, вспоминал позже, что «президент надеялся посредством личного контакта со Сталиным разрешить все вопросы, существовавшие между Россией, с одной стороны, и практически всеми странами — членами ООН — с другой.» Гопкинс был также убежден, что, учитывая присутствие американских сил в Европе и тот факт, что Америка поставляет большинство военного снаряжения, она имеет право на роль главного партнера в англо-американском союзе. Перед началом конференции он говорил личному врачу Черчилля лорду Морану: «Конечно же, мы готовимся к битве. И мы будем вместе с русскими.» «Чип» Болен, выполнявший в Тегеране обязанности американского переводчика, характеризовал влияние Гопкинса на президента как «огромное». Всех остальных советников по международным делам президент держал на расстоянии. Американский дипломат Роберт Мэрфи жаловался Корделлу Халлу, что в Министерстве иностранных дел не знают о содержании бесед между Рузвельтом и Сталиным, на что Халл ответил, что «сам был бы благодарен хоть за какую-нибудь информацию из Тегерана.»

Черчилль вспоминал позже, что именно в Тегеране он впервые осознал, насколько невелика Британия: «С одной стороны сидел, расставив лапы, огромный русский медведь, с другой — не менее огромный американский буйвол, а между ними — несчастный маленький английский ослик…» После второго заседания конференции 29 ноября Гопкинс посетил Черчилля в английском посольстве и сказал ему, что Сталин с Рузвельтом достигли договоренности о необходимости проведения англо-американской операции «Оверлорд» по высадке десанта в Северной Франции в мае 1944 года и о том, что английская оппозиция должна с этим согласиться. Черчилль, естественно, не возражал. (На самом деле «Оверлорд» должна была начаться 6 июня.) Наиболее существенной политической уступкой Сталину было согласие Англии и Америки вернуть России ее земли в границах 1941 года, что означало возвращение ей незаконно полученных по фашистско-советскому договору Восточной Польши, прибалтийских республик и Бессарабии. Польша должна была получить некоторую территориальную компенсацию на Западе за счет Германии. С польским правительством в Лондоне, возглавляемым с июля Станиславом Миколайчиком, не советовались. Когда Сталин оклеветал правительство Миколайчика («Польское правительство и его друзья в Польше сотрудничали с немцами и убивали партизан.» ), ни президент, ни премьер-министр не сочли возможным возражать. Точно так же Рузвельт и Черчилль предпочли не накалять обстановку упоминанием о массовой казни в Катыни. Жертва поляками объясняется не столько иллюзиями относительно послевоенного поведения Сталина (в большей степени со стороны Гопкинса и Рузвельта, чем Черчилля), сколько сознанием того, что Запад находился в огромном долгу перед Советским Союзом, который все еще нес все тяготы войны с Германией.

Сталин вернулся из Тегерана в прекрасном настроении. Вскоре американское посольство сообщило о «почти революционных переменах в отношении советской прессы к Англии и Соединенным Штатам. Вся советская пропагандистская машина была направлена на восхваление единства союзников и „исторических решений Тегеранской конференции“. С советской точки зрения, западные союзники признали за Россией право, по выражению одного советского дипломата, „создавать дружественные правительства в соседних странах.“ Находившееся в Лондоне чехословацкие правительство в изгнании быстро разобралось в ситуации. 12 декабря 1943 года президент Бенеш подписал в Москве договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Простодушно полагая, что хорошие отношения со Сталиным гарантируют ему лидирующее положение, Бенеш заявил в Москве руководителям чехословацких коммунистов, что „после войны компартия будет самой сильной партией.“