КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы

На мое замечание, что все-таки главная роль принадлежит партии, без нее нельзя было бы ничего сделать, Вознесенский обругал меня независимцем и настаивает, что без т. Сталина партия не достигла бы таких успехов. Спорить было бесполезно. Я знаю Вознесенского как очень умного, но крайне упрямого и неуступчивого».

Через некоторое время новая встреча. Соловьев зашел к Вознесенскому, который уже возглавил Госплан:

«Он жаловался на обилие в народном хозяйстве неполадок, ошибок, неувязок, диспропорций. Все это, по его мнению, дело рук вредителей. Я спросил, действительно ли шпионаж и вредительство приняли такие необъятные масштабы, что поразили все народное хозяйство. Он очень резко реагировал. „А ты что, не веришь?“ — спросил грубо. И сказал, что верит в гений Сталина. Пояснил: „Теперь очень часто приходится видеть и слышать его и все больше убеждаюсь в его гениальности. Он не может ошибаться“».

Константин Симонов в 1948 году наблюдал Николая Вознесенского на заседании Комиссии по присуждению Сталинских премий. Вознесенский удивил Симонова «тем, как резковато и вольно он говорил… В том, как он себя вел там, был некий диссонанс с тональностями того, что произносилось другими, — и это мне запомнилось».

Вознесенский был один из немногих, кто позволял себе возражать вождю и спорить с ним. И Сталин ему это прощал, потому что до определенного момента безусловно ему доверял.

Вознесенский довольно смело докладывал Сталину реальную ситуацию в экономике страны, ничего не пытался скрыть, а это вождь ценил, он не любил, когда от него что-то утаивают.

Бывший министр путей сообщения Иван Владимирович Ковалев рассказывал Симонову, как Сталин высоко отзывался о Вознесенском:

— Чем Вознесенский отличается в положительную сторону от других заведующих? — «Заведующими» Сталин иногда иронически называл членов политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского…

Считается, что Кузнецова и других на высокие посты в Москву перетянул главный ленинградец Андрей Александрович Жданов, в тот период второй человек в партии. Но это не так.

Отношения между Ждановым и Кузнецовым были сложные. Перед началом войны первый секретарь уехал отдыхать. Вернулся не сразу. А в решающие дни обороны Ленинграда Жданов, питавший пристрастие к горячительным напиткам, вовсе вышел из строя.

Сын Георгия Максимилиановича Маленкова утверждает, со слов отца, что тот осенью 1941 года прилетел в осажденный Ленинград и застал Жданова «в роскошном бункере опустившегося, небритого, пьяного». Историки, правда, утверждают, что в документах нет следов поездки Маленкова в Ленинград.

Но сын расстрелянного секретаря ЦК Кузнецова Валерий Алексеевич Кузнецов рассказывал мне, что в начале войны у Жданова действительно был нервный срыв. Он не мог работать, ему нельзя было появляться на людях.

Кузнецов вынужден был изолировать Жданова в его резиденции и взять на себя руководство осажденным городом. Именно в военные годы он привык принимать решения сам и брать на себя ответственность. Тогда Сталин очень высоко оценил его заслуги. Он забрал Кузнецова в Москву, потому что ему нужны были молодые и деятельные люди.

Но Сталин играл сразу на нескольких досках. Никто в его ближайшем окружении не был уверен в завтрашнем дне.

Нравы, царившие в политбюро, на ленинградца-новичка произвели сильное впечатление. Сын Кузнецова говорит, что отец был поражен, когда после ужина на даче Сталина Берия засунул Молотову морковку под ленту шляпы, и тот так и поехал домой. Никто не посмел ничего сказать.

Кузнецов удивлялся: как можно допускать такие хамские шутки? Но вождю они, видимо, нравились. В гостях у Сталина позволительно было незаметно подложить соседу на стул зрелый помидор, а потом весело смеяться, наблюдая, как член политбюро счищает с брюк помидорную жижу.

Живой, открытый и импульсивный Кузнецов так и остался белой вороной среди московского начальства. Он привык в Ленинграде к относительной свободе и образ жизни не менял, дружил с артистами, ходил в театры. Однажды собрался на премьеру, позвонил соседу по даче секретарю ЦК и главному редактору «Правды» Михаилу Андреевичу Суслову: «Давайте сходим вместе, говорят, интересный спектакль». Суслов был поражен: «А вы посоветовались с товарищем Сталиным?»