КГБ сегодня. Невидимые щупальца.

— Это уж точно! — откликнулся Гурьянов. — Но мы еще отыграемся. Будет и на нашей улице праздник.

Такой праздник настал в связи с приездом в Токио генерал-майора Попова, заместителя начальника Первого главного управления. Попов не раз встречал Левченко в «центре»; теперь он захотел повидаться с ним в резидентуре. Левченко показал ему ответ «центра» по делу Томаса вместе с заключением, почти одновременно полученным из Москвы Гурьяновым. В заключении говорилось, что приблизительно 50 процентов информации, полученной от Томаса, ввиду ее важности «было доведено непосредственно до сведения членов Политбюро».

Попов побледнел.

— Сейчас я припоминаю… Мне эту бумагу подсунул Пронников. Дело было поздно вечером, а я в тот день так вымотался, что завизировал всю эту писанину, не читая. Конечно, если бы прочел, не видеть бы ему моей визы… Можете на меня положиться, я все устрою.

Не прошло и двух суток после возвращения Попова в Москву, как из «центра» пришло сообщение: «Руководство одобряет вербовку Томаса и его включение в сеть резидентуры в качестве лица, заслуживающего доверия».

Но тут случились новые события. Днем 6 сентября 1976 года старший лейтенант Виктор Беленко привел на аэродром гражданской авиации на острове Хоккайдо новейший советский истребитель-перехватчик МИГ-25. Это из ряда вон выходящее сообщение вызвало замешательство в Москве и настоящее столпотворение в токийской резидентуре. «Центр» разразился панической радиограммой, предписывая руководству резидентуры выяснить, что заставило пилота перелететь к японцам, какие секреты он успел им выдать и как японцы намерены поступить со сверхсекретным самолетом, неожиданно попавшим в их руки. Радиограмма заканчивалась такими словами: «Самое важное — получить информацию о двух совсекретных единицах электронного оборудования самолета. Первое: система опознания «друг или враг», позволяющая идентифицировать свои и вражеские самолеты. Второе: система создания противорадарных помех. Оба устройства снабжены тумблерами аварийного уничтожения путем взрыва. Установите, уничтожены ли они летчиком».

Уже на следующий день резидентура смогла ответить: «Совсекретные устройства остались неповрежденными и сейчас изучаются американскими специалистами».

По этому поводу Севастьянов заметил:

— Конечно, они и не подумают вернуть самолет, пока все там не обнюхают до последнего винтика. Срать они на нас хотели с высокого дерева.

Из Москвы прилетел специальный курьер с письмом, состряпанным КГБ от имени жены Беленко. К письму были приложены фотографии: жена изменника и его трехлетний сын. Письмо содержало слезливую мольбу: пусть Беленко возвращается домой, где семья погружена без него в безутешное горе.

— Любым путем, — приказал Станиславу Севастьянов, добейтесь, чтобы это письмо в течение суток смогло появиться в западных газетах.

По линии прессы Левченко привелось несколько раз встречаться с молодым американцем, который работал на токийское бюро Ассошийэтед Пресс — пока что в качестве стрингера (внештатного репортера), но упорно стремился пробиться в штатные сотрудники. Станислав тут же позвонил ему:

— У меня есть для вас материал… да, пожалуй, сенсационный.

В кафе возле дома он показал американцу письмо и фотоснимки.

— Как это все попало к вам? — спросил тот.

— Мы с вами оба журналисты… Я ведь не интересуюсь вашими источниками информации, не так ли?

Левченко переводил письмо строчка за строчкой, и стрингер записывал перевод в блокнот. Но, кончив писать, он неожиданно заявил, что весь этот текст — «просто куча дерьма».

— Ну, что ж, возможно, — согласился Левченко. — Но это — не просто дерьмо, как вы изволили выразиться. Это — сенсационное дерьмо. Учтите, насколько я знаю, только мы с вами располагаем этим материалом. Вашему агентству он наверняка покажется интересным.

На следующий день газеты Японии и Соединенных Штатов опубликовали сообщение Ассошиэйтед Пресс из Токио, в котором подчеркивалось, что письмо, «по-видимому, написано женой Беленко» и что оно «поступило из советских источников». В сообщении излагалось содержание письма и приводились фразы, которые должны были свидетельствовать о том, что молодая женщина вне себя от отчаяния: «Лапушка, дорогой, я знаю, что с тобой случилось. Я все время плачу, и, видя это, наш сын плачет тоже. Он то и дело спрашивает меня: «Когда же папа вернется со своих полетов?» Не могу поверить, что у тебя не хватит силы воли вернуться домой, к нам. Не верю, что ты дашь людям основание считать нас женой и сыном предателя. Умоляю тебя, приложи все силы, чтобы к нам вернуться… Не верь никаким их обещаниям. Ты им нужен только, пока ты рассказываешь им то, что они хотят разузнать. Я уверена, что наше правительство тебя простит, даже если ты натворил там ошибок. Обнимаем тебя и целуем. Твои Дима и Люда».