КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Он не мог придерживаться холодной хронологии. Логика мира теней подавляла земную рассудочность. Здесь, на земле, Старик равнялся с малой снежинкой, с озябшей еловой веткой, с неяркой звездой, мерцающей в морозном воздухе, с мышонком, грызущим какой-то корешок под ледяной коркой. Здесь он был атомом Вселенной.

Там, в мире теней, он становился сердцевиной непреходящего вечно прошедшего. Ничто не появляется из ничего, и ничто не превращается в ничто. То, что было, есть и будет, пока жив хоть один человек, помнящий то, что было.

Генерал давно не пил, мало курил, плохо спал. Он высох и слегка пожелтел, как желтеет бумага, подпаливаемая огнем. «...Как Данте, подземное пламя должно твои щеки обжечь...» — вспоминал он по утрам перед зеркалом, перед говорящим правду стеклом. Чужая мудрость, чеканность строк угнетали его. Прожить так долго, познать многое и ни разу не быть осененным собственной, не заемной мыслью, так и не понять, зачем же все это было...

ДЖАГАНАТХАН

После прогулки по сугробам, после тихого и даже какого-то умиленного общения с замерзшими елками и березами, со сверкающим на солнце снегом Генерал пил чай и слушал «Реквием» Габриеля Форе. Темный янтарный настой с почти неуловимым ароматом нездешних стран, негромкое завывание печки, блики отраженного снегом солнца на потолке, торжественные голоса хора...

«Приятно думать у лежанки, — задремывал средь бела дня Генерал. — Вот-вот явится Ксю-Ша, и жизнь обретет ясность». Старик тосковал по Ксю-Ше и в сладкой полудреме возликовал, ощутив рукой теплую шерстку. Так оно и должно было случиться. Ксю-Ша не могла покинуть своего хозяина. «Она со мной навсегда», — подумал Генерал и испугался: он боялся лживых слов «всегда», «навсегда», «никогда». Навсегда человек только умирает. (А музыка пела о вечности, о вечности для человека, музыка упивалась сладкой ложью.)

Ксю-Ша коротко и звонко залаяла: она терпеть не могла чужих. Генералу показалось, что он очнулся от дремы. Так бывает в спокойном сне, переход от одного уровня видений в другой, столь же спокойный. «Я спал, кто-то пришел, кто-то добрый, иначе Ксю-Ша заливалась бы злобно и непрерывно... Она чует злых духов...»

То, что увидел Старик, заставило его затрясти головой и окончательно проснуться. (Ксю-Ша, тем не менее, тихонько ворчала где-то под лавкой.)

За столом напротив сидел улыбающийся Джаганат-хан. Генерал в давно прошедшие времена не только был знаком с этим человеком. Они работали вместе во имя одного и того же дела, которое казалось им священным и вечным. Джаганатхан был древнеиндийским божеством, изваянным не из черного дерева, а вылепленным из плоти и крови, воплотившимся в нашем мире для того, чтобы мы, смертные, могли почувствовать радость от соприкосновения с вечным и добрым. Мысль о неземной сущности Джаганатхана посетила Генерала слишком поздно, тогда уже ничего спасти было нельзя. Боги, спустившиеся на землю, подчиняются законам нашей земной жизни.

Джаганатхан — выходец из Южной Индии, но его лицо было слепком изваяния Будды, которое когда-то Генерал видел на земле древней Гандхары, в музее Таксилы.

До Таксилы доходили воины Александра Македонского, Искандера Зулькарнайн-Двурогого, здесь греческая культура сплавлялась с древнеиндийской. Безукоризненный овал лица, четко изваянные губы, загадочная и добрая улыбка — Джаганатхан мог быть «аватарой», перевоплощением Будды в цвете черного эбенового дерева.

Если в жизни прошлой не происходило ничего необычного, не объяснимого простыми обстоятельствами, то существование в мире теней приучило Генерала не удивляться ничему тому, что человеку непосвященному могло бы показаться сверхъестественным. Джаганатхан жил в памяти, следовательно, он жил, а то, что он давно уже умер (Генерал достоверно знал это в земном мире), оказывалось несущественным.

— Hello, Doctor! My dear, dear friend! How are you? Ages since I saw you.

Генерал непроизвольно переключился на английский: во сне он с легкостью говорил на четырех языках, но каннара — родной язык Джаганатхана — был для него совершенно чужим. Старик хотел сразу же спросить индийца о Юре, но что-то его сдержало. Пожалуй, он не был вполне уверен, что действительно видит Джаганатхана, а выдать Юру чужому было нельзя.

«Все прошло, — шепнул тихий голос, — можно говорить обо всем, тебе все кажется, и никто не угрожает тебе и твоим друзьям». В той, настоящей жизни Генерал был приучен не верить тихим убедительным голосам, они обезоруживали перед лицом опасности. Сознавая отчасти, что действительно настоящая жизнь прошла, Старик, однако, не мог расстаться с привычной осмотрительностью. Доктор Джаганатхан сомнений не вызывал, но надо было все же убедиться в его реальности.

(Генерала и Джаганатхана связывало многое. Беспощадная и не верящая ни в Бога, ни в черта Служба, душу которой продал Генерал еще в очень молодые годы, вовлекла Джаганатхана в свои дела и не отпустила его до самой смерти.)

Индиец спокойно и приветливо улыбался: «Dear friend! You cannot imagine how happy I am to see you alive and kicking!»