КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио

В нем находит выход неистребимая тяга к исповеди, задавленной и запрещенной большевиками. На протяжении двух тысяч лет наши предки говели, потом шли в храм, исповедовались перед литургией, со слезами облегчения рассказывая священнику о греховных помыслах и делах своих. Затем, допущенные к причастию, они вкушали из золотой ложечки Тело и Кровь Господню, в которые непостижимым образом превращались кусочки просфоры и вино. После этого словно невидимый теплый дождь обрушивался на них сверху; что-то теплое касалось темечка, и колени сводила легкая судорога, отчего многие падали; душа же словно отлетала от тела, но в то же время пребывала в нем, легкая, невесомая, радостная…

Грехи прощались, и человек возвращался в мирскую жизнь с чувством непостижимого облегчения.

Как же хочется и сейчас облегчить душу, излить благодарными слезами! Но сделать это нельзя, потому что посещение церкви небезопасно. Лишь те, кому нечего терять, могут позволить себе такую роскошь. А многие из молодых к тому же и ничего не знают об исповеди, потому что пропаганда религии в нашей стране запрещена.

Но зато можно без проблем исповедоваться государству! И наш законопослушный народ избрал именно этот путь…

— Покайся перед Родиной, и она тебе все простит! — этот призыв на слуху у каждого советского человека. Для нескольких поколений он стал совершенно привычным. Его насаждали и партийная пропаганда, и специальные службы, в которые входил КГБ; впрочем, подчинялись все они единому центру, Центральному Комитету КПСС.

Очень многие наши люди каялись перед Роди ной. Их насчитывались многие миллионы.

Здравый смысл, быть может, подсказывал им, что не следует каяться в грехах перед людьми, которые также грешны, но сама идея о том, чтобы рассказать о своих грехах и тем самым облегчить душу, была весьма привлекательна, ибо глубоко укоренилась в народном сознании. Именно поэтому в нашей стране возник удивительный феномен, которого больше нет нигде в мире донос на самого себя…

О, сколько их, примитивных и тонких, правдивых и лживых, большей частью косноязычных и всегда завершающихся плачевно, довелось мне прочитать в секретных папках архивов КГБ, в которые я заглядывал по служебной надобности, а потом и в открытой печати, когда коммунистический режим рухнул:

«Движимый звериной ненавистью ко всему советскому, я вступил на шпионский путь…»

«Сперва я не доверял Советской власти, но потом решительно и крепко перековался…»

«Я допускал колебания в отношении линии партии, но потом, под воздействием товарищей из партийной организации, все осознал…»

«У меня, как у интеллигента, отмечались элементы пренебрежительного отношения к рабочему классу, людям труда…»

«Мне были непонятны отдельные задачи ленинской внешней политики КПСС. И дружный воинский коллектив перевоспитал меня, и теперь я полностью одобряю курс нашей партии…»

Да, порой эти унизительные признания были Добыты с помощью пыток или угрозы дальнейших более суровых преследований, но уверяю вас, не всегда! Некоторые провозглашали все это по доброй воле. Ведь заявила же одна моя знакомая женщина-архитектор на общем партсобрании своего института: «Я недостойна быть членом Коммунистической партии, потому что у меня есть любовник…»

Поэтому ее и не приняли, хотя поначалу собирались принять, тем более что членство в КПСС сулило тогда большие льготы!..

Или вот еще. Один из командированных в Токио советских инженеров позвонил моему приятелю, сотруднику токийской резидентуры КГБ, и пожаловался сам на себя, призвав для расправы над собой всемогущие органы.

— Борис Иванович, меня завербовали! — заявил он. — Приезжайте скорее ко мне в отель!..

Бедный чекист изменился в лице и тотчас помчался во двор советского торгпредства, где стояла его машина, а сам он жил в доме неподалеку, числясь важным торгпредским служащим.

Через несколько минут он уже поднимался в лифте дешевой гостиницы «Таканава», куда часто селили совслужащих, приезжавших в Японию в краткосрочные командировки.

По большей части это были директора провинциальных заводов, интересовавшиеся дешевым оборудованием, которое здесь, в Японии, морально устарело, а в нашей стране продолжало считаться чудом техники.

Для того чтобы получить право отправиться в эту далекую удивительную страну из советской провинции, надо было заручиться поддержкой соответствующих местных учреждений, которых было довольно много, а фактически — всего два: обком партии и КГБ. Разрешение от местной партийной власти само собой разумелось, потому что на все мало-мальски руководящие посты назначались только члены партии. Виза же областного управления КГБ на выездных анкетах ставилась только в том случае, если командируемый соглашался стать его агентом.

Случаев отказа от вербовки, насколько я знаю, не было, тем более что все местные начальники становились осведомителями КГБ задолго до того, как умудрялись занять руководящую должность: ведь провинция — не Москва и руководящих должностей там не так много.