КГБ в смокинге. В ловушке

— А если я не хочу быть в одной упряжке с такими, как ты? Если меня воротит от одной только мысли, что у меня вообще может быть что-то общее с такими типами? Если...

— А мама? — не меняя благожелательного выражения, мягко спросил Мишин.

— Что мама?

— А мама твоя? Она в курсе?

— Нет, конечно!

— Ну вот и подумай о ней. Только как следует подумай, ладно? И перестань резвиться, Бога ради! Ты же понимаешь, чем занимается наша служба, — не девочка. Существуют интересы государственной безопасности, в сферу которых вовлекаются не только профессионалы, не только кадровые специалисты, но и тысячи, сотни тысяч тебе подобных. Вот и соображай. Ты же у нас девушка интеллигентная, душевно тонкая и даже, на свою беду, не идиотка. Так вот что я тебе скажу, Мальцева, причем по-дружески, по старой памяти: ты не на редакционной летучке и не в постели со своим хахалем, ясно? Прекрати дурить, соберись и неукоснительно выполняй мои распоряжения. Все, какие я сочту необходимым тебе передать. В противном случае... — Мишин сделал паузу, аккуратно сложил платок и засунул его в карман. — В очень противном случае за любые твои фокусы поплатится твоя мать. Ни о чем не подозревающая, тихая и законопослушная. Подумай о том, что после тебя не станет и ее. Ты поняла?..

Я смотрела на этого человека, который в пятом классе списывал у меня контрольные по математике, а в шестом, в школьном подвале, куда перенесли бронзовый бюст непостижимым образом попавшего в опалу Иосифа Виссарионовича Сталина, объяснялся мне в любви. Смотрела в тщетной надежде разглядеть в нем невинные черты того красивого, немного капризного, но в общем доброго и веселого мальчика.

— Мальцева, ты поняла меня или нет? — вполголоса, чеканя фразу, переспросил Витяня Мельцер.

Я кивнула.

Меня била дрожь.

Витяня откланялся.

22 Буэнос-Айрес Гостиница «Плаза»

3 декабря 1977 года

После завершения первого дня симпозиума, который я досиживала уже на «автопилоте», заезжим кортасароведам была предложена весьма экзотическая часть культурной программы — поездка на животноводческое ранчо куда-то на юг, в пампу, с объяснениями феномена аргентинского животноводства, ужином на лоне природы, танцами при факелах и ночевкой в компании гаучо.

Литературоведы и критики были в восторге, мною же овладела полная апатия. Последнее, что я хотела сейчас видеть, были породистые аргентинские быки и говяжьи стейки толщиной в руку Гескина.

Вернувшись в «Плазу» и сославшись на страшную головную боль и общее недомогание, я оборвала на полуслове барона, который явно собирался что-то мне сообщить, поднялась в свой номер, заперла дверь и не раздеваясь рухнула на кровать.

В голове царил страшный кавардак, мысли, одна черней и мрачней другой, проносились вихрем, не задерживаясь, не оставляя после себя ничего живого или светлого.

«Что же мне делать, как выбраться из этого дерьма?» — думала я скорее по инерции, нежели испытывая реальную потребность предпринять что-то конкретное. Люди часто говорят, что у них нет сил. По разным причинам, кстати, порой кокетничая либо обманывая ближних, а порой и вовсе для красного словца. У меня в те минуты сил действительно не было. Пи на что. Даже чтобы выполнить единственно разумный в этой ситуации план: подняться с кровати, налить воды в стакан, бросить туда оставшиеся после Гескина таблетки, проглотить их, заснуть и не просыпаться.

В моем распоряжении оставалось меньше суток. Завтра должен был прилететь Телевано; мой школьный друг уже появился, Гескин продолжал то ли лгать, то ли раскаиваться, но одно было ясно: все детали кем-то задуманной операции собраны в одном месте, требовался лишь сигнал, чтобы этот дьявольский механизм сработал. Я ощущала себя бревном, которым должны пробить массивные ворота вражеской крепости. это сравнение показалось мне настолько естественным и правдоподобным, что голова разболелась еще больше.

Телефон на тумбочке вяло пропел свою излюбленную фразу.

- Да?

— Мадемуазель, могу я зайти к вам на пару минут? — голос Гескина звучал бесцветно.

— Нет.

— Это очень важно, Валя.

— Нет.

— Я понимаю, что-то происходит. Но ведь это так же важно и для меня.

— Барон, у меня очень болит голова...

— Валя, перспектива того, что болеть будет нечему, представляется мне более серьезной и опасной.

— Вы мне угрожаете?

— И себе заодно.

— Вы не были искренни со мной, господин Гескин. Вы так и остались чужим человеком с непонятным прошлым и неясными планами. Я хотела бы поверить вам. Но не могу. Я понимаю, вернее, чувствую, что и вы испытываете примерно то же. Но, видимо, есть что-то такое, что мешает вам помочь мне и себе заодно. А в повторное раскаяние я не верю. Так что извините...

— Валя, не кладите трубку! Что за человек разговаривал с вами сегодня в фойе?

— Вы хотите сказать, что не знаете его?

— Клянусь Богом!

— Старый знакомец, барон. Австриец, журналист. Когда-то мы вместе работали на кинофестивале в Москве...

— Видимо, это была плодотворная работа...

— Возможно. Впрочем, это было давно... У вас нет больше вопросов? Я действительно устала и хочу отдохнуть.