КГБ в смокинге. В ловушке

— Я уже говорила вам, что, во-первых, они мне не друзья, а во-вторых...

— Знаю, — отмахнулся Юджин. — Знаю и очень хочу верить вам. Но не могу. Вы уж извините, госпожа Мальцева...

— Вчера, после встречи с тем полицейским у посольства я дала себе слово, что если еще раз услышу обращение «госпожа Мальцева», то вспорю себе вены из-за комплекса буржуазной неполноценности.

— О’кей, — улыбнулся американец. — Тогда скажите, как к вам обращаться?

— Без «госпожи» и без фамилии. Если можно.

— Тогда — Вэл?

— Типичный американизм, да?

— Но ведь и Юджин когда-то был Евгением.

— Вы из России? — спросила я автоматически. Так наши бросаются за границей к первому встречному, похожему на русского.

— Предки, не я... — Юджин посмотрел на часы. — Вэл, вы единственный человек, способный пролить хоть какой-то свет на то, что случилось. У вас на глазах убили нашего человека. И еще четверых. Вы сознаете, что это такое?

— Вы собрались сообщить мне конфиденциальную информацию. Раздумали?

— А разве я уже не назвал число наших потерь? Пять ценных сотрудников ЦРУ. Пять отцов и сыновей...

— Но, насколько я понимаю, в вашей работе это совершенно нормальная вещь.

— Ошибаетесь, госпожа Мальцева! — впервые за двенадцать часов допроса в голосе Юджина отчетливо прозвучало раздражение: — Это только в плохих шпионских фильмах трупы валятся налево и направо. В современной разведке убийство — ЧП, жест отчаяния, черта, за которой начинается беспредел. А беспредел в разведке — очень опасная вещь. Если агенты двух сверхдержав начинают палить друг в друга, значит, мир на грани катастрофы. Ваш преподаватель балетного искусства со своим подручным уничтожил в течение пяти минут пять кадровых работников ЦРУ. Такого числа жертв у нас не наберется и за десять лет работы во всем мире. А они там не прохлаждаются в барах, можете мне поверить... Почему они это сделали? И Мишин, и этот Андрей, вне всякого сомнения, профессионалы. Их поведение в экстремальной ситуации подтверждает это на сто процентов. Следовательно, они не могли пойти на подобное безумство, не имея приказа. А такой приказ мог быть вызван только исключительно важной причиной. Поверьте, мы не первый год работаем против ваших доблестных соотечественников, однако ничего подобного за весь послевоенный период не происходило ни разу! В чем же эта причина, Вэл? Ваше мнение?

— Я уже говорила вам, что не знаю...

Меня начинало подташнивать. Видимо, сказывались усталость и нервное напряжение. Габен действительно предусмотрел все. Те незабываемые сорок восемь часов в его хижине прошли в атмосфере именно таких допросов — длительных, изматывающих, с каверзными подковырками и резкими переходами. Он прекрасно подготовил меня и, как я теперь понимала, не напрасно жевал свои лепешки с чилийскими специями в глуши Кордильер. Я вспоминала его наставления, его выводы относительно возможных оборотов допроса, поражалась его прозорливости, его способности предусмотреть мельчайшие нюансы, но... Навязчивая мысль не давала мне покоя: я никак не могла отделаться от ощущения, что Юджин — вовсе не чужой мне человек, не идеологический и политический противник, не зловещая фигура с черной планеты Мировая Буржуазия и даже не враг мне, моей непотопляемой приятельнице, моей матери... Я вовсю настраивала себя против пронизывающего и в то же время простодушного взгляда иссиня-черных глаз, я хотела использовать образ человека, неутомимо допрашивавшего меня, как некий эмоциональный аккумулятор, в котором я бы черпала энергию для создания защиты, экрана... А сидел передо мной вполне нормальный и весьма симпатичный парень, который разговаривал со мной на моем родном языке, использовал похожие обороты, читал те же книги. Встреться он мне где-нибудь на Сретенке, в метро или в читалке МГУ — я, вполне возможно, приняла бы его за аспиранта или коллегу...

— О чем вы задумались, Вэл?

— Здесь, за границей, я стала ужасной эгоисткой, Юджин. И думаю преимущественно о себе.

— Скажите, Вэл, вы себе нравитесь?

— А почему вы спрашиваете об этом?

— Мне показалось, что вы из категории женщин, которые не могут жить, не уважая свои поступки. Мне правильно кажется?

— Боюсь, что это слишком топкие нюансы после столь долгого допроса.

— И все же — вы не ответите на мой вопрос?

— Раньше нравилась.

— А что изменилось с тех пор?

— Многое, Юджин.

— У вас очень усталое лицо.

— Хотела бы я посмотреть на вас, если...

— Нет, нет, — улыбнулся он, — я говорю не о физической усталости.

— Все очень просто, Юджин: я хочу домой. К маме. Надеюсь, это желание не кажется вам противоестественным?

— Ну хорошо, на сегодня хватит, — он захлопнул блокнот, аккуратно завинтил колпачок авторучки и, видя, что я по-прежнему сижу в кресле, вопросительно уставился на меня: — Вы что-то хотите сказать, Вэл?

— Спросить.

— Слушаю вас.

— Скажите, а эти люди... Ну, те, кого... — я старалась выразиться как-нибудь поделикатнее.

— Вы спрашиваете о тех, кто погиб на вилле?

— Да. Они были вашими друзьями?