КГБ в смокинге. В ловушке

удивительной и труднообъяснимой работе генов. Несмотря на стопроцентно американское воспитание и образование (о его профессиональной подготовке я старалась тогда не думать), Юджин, как мне казалось, представлял собой сугубо русский тип мужчины. Не советский, а русский. Таким ребятам в студенческих театральных студиях обычно предлагают роли Базарова или Треплева.

— Скажи, что ты с нетерпением ждала меня, — потребовал он, едва усевшись за стол и вытянув свои длинные ноги к ножке моего стула.

— Это уж точно пароль?

— Как ты догадалась?

— Дело в том, что последние две недели я общалась исключительно со шпионами.

— Ту же фразу ты могла бы произнести и с большим оптимизмом.

— С какой стати?

— Если бы ты не общалась со шпионами, мы бы никогда не встретились, — Юджин извлек из кармана золотистую пачку «Бенсон энд Хеджес» и протянул ее мне через стол: — Закуривайте, гражданка.

— Ты не забыл, что сегодня я угощаю?

— Ну да, ты — грузин.

— Грузинка.

— Не придирайся к словам. В конце концов, я не русский.

— Можешь объяснить, зачем мы сюда приехали?

— Just a moment, — Юджин посмотрел куда-то поверх моей головы. — Сейчас к нам подойдут сразу три официанта. Это носерьезнее сепаратных

— Не помню, Уолш говорил, что я тебя люблю?

— А ты говорил Уолшу, чтобы он сказал мне, что ты меня любишь?

— Конечно, говорил. И даже умолял.

— Мне кажется, что твоя карьера находится в серьезной опасности.

— Знаешь, мне тоже.

— Ты рискуешь больше, чем я.

— Ты не должен приезжать в Москву, Юджин.

— Я обязан подчиняться приказам.

— Что скажет твоя мама, когда тебя погонят со службы?

— Мама будет счастлива. После папы осталось много долгов, и она ждет не дождется, когда меня уволят из ЦРУ, чтобы я поскорее сел на ее хрупкую шею.

— Они могут тебя просто убрать. Как твоего друга там, на вилле.

— Они все могут.

— Юджин, нельзя ли поговорить серьезно?

— Вэл, мы просто обязаны поговорить серьезно.

— Начинай.

— Лучше ты.

— Хорошо... — я загасила сигарету и подумала, что не знаю, с чего начать. — Видишь ли...

— Стой! — Юджин поднял указательный палец. — Ты не готова к серьезному разговору, Вэл.

пропуск стр 342

мы тебе не поверили, что ты охмурила меня, что я пошел на служебное преступление и но собственной инициативе выпустил тебя из Аргентины... Короче, сделай все, чтобы они оставили тебя в покое.

— Ты сам не понимаешь, что несешь... — я накрыла своей ладонью его руку. — Юджин, все в порядке. Слышишь меня, все о’кей! Успокойся и перестань истязать себя! Меня не грызет больше совесть, я все хорошо поняла, я сделаю все, что вы мне сказали. Ты меня изумительно перевербовал. Блестяще. Легко. По-мужски. Я никогда не думала, что это так приятно — быть завербованной тобой. Правда, Юджин. Скажи мне только, кто тебя этому научил?

— Ты смеешься надо мной, Вэл?

— Дурак!

— Ты веришь мне?

— Да.

— Ты веришь, что я сделаю все, чтобы мы были вместе?

— Да.

— Поклянись.

— Клянусь мамой.

— Американцы клянутся Богом.

— У меня еврейская мама. Считай, что я поклялась Богом.

Он вдруг поцеловал мне руку — порывисто, как-то неумело, просто ткнулся носом, как теленок.

— Юджин, а у тебя во рту нет капсулы с ядом?

— Зачем?

пропуск стр 354

38 Небеса. Авиалайнер компании «Сажена»

12 декабря 1977 года

«Колесница свободы...»

Почти половину полета до Парижа я безуспешно силилась вспомнить, откуда всплыла в моем сознании эта фраза. Как назойливый мотивчик шлягера, она буравила мозг и не давала заснуть. Видит Бог, если бы посольские ребята с развернутыми плечами уголовников, призванных на дипломатическую службу по путевке комсомола, предложили мне в аэропорту погрузиться в анабиоз и очнуться уже в Шереметьеве, под бдительным оком своих коллег, я бы, скорей всего, согласилась. Потому что нет ничего страшнее для одинокой женщины, чем сочетание замкнутого пространства и невеселых мыслей.

«Колесница свободы...»

Она была довольно изящной и даже красивой, эта колесница — длинная, как сигара, серебристо-алая «Каравелла», словно созданная специально для того, чтобы приземляться в самом прекрасном городе на свете — Париже. Наблюдая первые два часа полета за пассажирами, читающими «Пари-матч», пьющими вино и коньяк, напропалую флиртующими со стюардессами или откровенно клюющими носами, я пришла к выводу, что и они в подавляющем большинстве были рождены на свет исключительно с той же целью.

Сама же себе я напоминала наспех сколоченную из фанеры и перевязанную бельевой веревкой посылку с сухофруктами, которую грузчики из советского посольства в Буэнос-Айресе передали бельгийской стюардессе, сурово наказав переправить ее в Москву бедным родственникам, страдающим авитаминозом. Впрочем, если отбросить метафоры, так оно и было.