Х20

Помню, я взглянул на Хамфри, надеясь, что это будет он. А если не он, то Уолтер. Это должен быть Уолтер, в его-то возрасте, или Хамфри, по той простой, но убедительной причине, что я знал его хуже всех. Но насчет Уолтера я погорячился. Я вовсе не хотел, чтобы он умер. Я просто имел в виду, что он стар, а я молод и имею больше прав пережить 2000 год. Я собирался удивлять детишек рассказами о двадцатом веке — рассказами, которые Уолтер к тому времени уже не сможет припомнить из-за своей ветхозаветности.

Пакостная мысль все никак не желает исчезать.

На всех телеканалах Супермен регулярно расправлялся со злодеем по имени Ник О’Тин. Люди стали заниматься бегом. Возрождалось общество “Чистый воздух”. Налоги на сигареты повысили, а медицинские исследования подтвердили, что сигареты с фильтром не играют особой роли в уменьшении числа сердечных заболеваний. В газетах начали публиковать первые статьи о пассивном курении, и более 600 000 английских детей наградили грамотой Супермена, подтверждавшей их личный вклад в борьбу с табачной продукцией.

Табак повсюду терпел притеснения. В портретной галерее колледжа Св. Иоанна в Кембридже замазали трубку в руке доктора Сэмюэла Парра, вздорного священника и любителя крокета, который больше всего гордился тем, что однажды курил с принцем-регентом в Карлтон-хаус. В кинозалах запретили курить, а еще годом позже на каждом окне каждого вагона лондонского метро красовалась наклейка с надписью “не курить”.

И все же при выкуривании сигареты никотин поступал в мозг через семь секунд и приносил наслаждение. Из-за этого сто сорок различных марок сигарет до сих пор продавались по всей стране. Это также объясняло, почему разгромные статьи не слишком отразились на Центре исследований табака Лонг-Эштон. У Тео все еще была работа. Я все еще бегал туда дважды в неделю и исправно получал позитивные отчеты о состоянии здоровья. Смотрел, как растет мой счетец в банке.

Люди из “Бьюкэнен” были настроены довольно радужно. Они подчеркивали, что статистика выявляла лишь связь, но не причину, что — просто в качестве примера — означало: возможно, именно зарождающийся рак побуждает людей курить. Равно обнадеживали открытия, сделанные в собственных лабораториях “Бьюкэнен” в Гамбурге, где сирийские хомячки подхватывали рак от помещения в дистиллированный никотин с тем же успехом, с каким заболевали от ведущей марки геля для волос.

Уолтер умер.

Погода знает об этом и в отчаянной ярости швыряет в окна пригоршни дождевых капель. Уолтера переехал автобус, как в одном из его рассказов. Он назвал бы это рассказом о том, как “столетнего курильщика переезжает автобус”. Как пить дать по дороге в табачную лавчонку. Да, прямо как в одном из рассказов Уолтера.

И все-таки его мог переехать автобус.

Его переехал автобус.

Его опрокинуло радиатором “лейленд сити-хоппера”, ехавшего со скоростью тридцать миль в час, его пальто обуглилось, а его самого затянуло под переднюю ось.

Или ветер столкнул его — тихонько, но непреклонно (человека его возраста) — через перила моста в пустоту. Он такой старый и ветхий, он не сразу рухнул вниз, а некоторое время планировал вверх по реке, перед тем как коснуться воды.

Или в борьбе с ветром у него не выдержало сердце. Или он умер от необнаруженного рака мозга, легких, гортани, поджелудочной железы, пищевода, когда отпирал входную дверь. Или задохнулся, поперхнувшись волоконцем трубочного табака. Не знаю. Мне плевать. Я хочу, чтобы он умер.

Уолтер умер. Я тщательно обдумываю эту мысль. Это, несомненно, катастрофа. Такое стоит оплакать. Это потрясение достаточной силы, чтобы оправдать — в целях смягчения горя — выкуривание сигареты. Даже самый суровый противник курения меня поймет. Никто, конечно, меня не осудит после такой неожиданной трагедии, такой невыносимо внезапной смерти такого близкого друга, как Уолтер.

Я пытаюсь сказать, что мысленно убиваю Уолтера ради сигареты. Это явное вранье, что отказ от курения полезен для здоровья.

Он был крупнее и сильнее меня. Он был капитаном школьной команды по регби, и его торс не слишком отличался от тех, что изображены на открытках в комнате Люси. Он меньше боялся и яснее мыслил, поэтому, когда я попытался вмазать ему, он зажал мою голову подмышкой. Затем схватил меня за горло и принялся душить, пока я не взмолился о пощаде.

Теперь он спокойно выгуливал меня в садике перед корпусом имени Уильяма Кэбота, словно я просил у него совета. Он наставлял меня. Посреди садика высилась увеличенная статуя Уильяма Кэбота: он восседал в кресле и глядел на море. У него на голове устроилась настоящая чайка.

— А теперь послушай, — сказал Джулиан. — Просто послушай. Никакого пари не было.

— Ким сказала, это было после того случая с носками. Что ты поспорил с Люси, насколько я легковерен на самом деле.

— Она просто пыталась прикрыть свою задницу.

— Ким сказала, ты поспорил с Люси на пачку сигарет, что она не разведет меня на курение.

— Грегори.

— Что мне делать, Джулиан? Скажи мне.

— Повидайся с ней. Будь с ней поласковей.

— Я был с ней ласков.