Хабаров. Амурский землепроходец

Один попался. Это был жилистый с широким и скуластым лицом человек неопределённого возраста. Его привели к Хабарову для допроса.

   — Ты откуда взялся, мужик? — спросил его через толмача Хабаров. Маньчжур сделал вид, что не понимает вопроса. Возможно, он и в самом деле не понимал, но толмач обращался к пленнику и по-тунгусски, и по-даурски, и по-дючерски, и в каждом случае маньчжур демонстрировал полное непонимание. Тогда Хабаров приказал привести из ближайшего городка Толги несколько местных жителей, один из которых узнал пленного.

   — Знаю такого, — сказал он, — приходил к нам в городок. Прикидывается он непонимающим, а сам хорошо разумеет даурскую речь.

   — Значит, враг нам, богдоев человек, врёт, что не понимает нас, — сурово произнёс Хабаров.

Даже после этого маньчжур пытался отмалчиваться и всем своим видом показывал, что не понимает ни слова.

   — Предупреждаю тебя, басурманин, — прикрикнул на него Хабаров, — будешь молчать, прикажу тебя жечь на медленном огне. Тогда заговоришь, голубчик.

Маньчжур понял угрозу и быстро-быстро забормотал что-то маловразумительное. Из этого бормотания можно было понять, что он готов отвечать на вопросы.

   — Много ли вашего войска стоит на реке Сунгари? — спросил Ерофей Павлович.

   — Много, — последовал ответ.

   — Без тебя знаю, что много. Назови мне точное число.

   — От большого начальника я слышал, что всего в войске шесть тысяч человек. А может, ещё подошла подмога с юга. Так что, наверное, все десять тысяч наберётся.

   — Не врёшь?

   — Сам слышал.

Потом Хабарову стало понятно, что через лазутчиков маньчжуры умышленно распространяли слухи об огромной численности своего войска, которое стоит вблизи Амура и готово идти в Приамурье. Слухи эти нарастали, и сперва они говорили о десятитысячном маньчжурском войске, но потом эта вымышленная цифра поднялась до сорока тысяч. Распространялись слухи и о том, что на вооружении маньчжур несчётное количество ружей, сабель, много пушек. Нетрудно было понять, что эти слухи преследовали сразу несколько целей: запугать и склонить к покорности приамурские народы, а также припугнуть русских и заставить их увести свои силы с Амура.

Собрав своё окружение, Ерофей Павлович счёл необходимым сообщить своё мнение об этих слухах и их распространителях.

   — Слухи, други мои, тревожные. Всё приамурское население напугано ими. Убеждён, что богдоевы силы зело преувеличены. Однако же... дыма без огня не бывает. Поэтому не давайте повода местным народам глядеть на нас с враждой. Пусть видят в нас защитников. Коли богдоевы люди нанесут нам удар и изгонят с Амура, даурам, дючерам, тунгусам не поздоровится. Станут они рабами богдоевцев. Вот и внушайте приамурским жителям, что надобно всем нам держаться вместе.

В Даурскую землю Хабаров привёз назад аманатов, которых взял год тому назад. Это были князёк Туронча и с братьями Анаем и Мокалеем и сыном соседнего князька Богучеем. Сыновья Турончи привезли ясак в тридцать соболей и десяток быков. Их примеру последовали и другие даурские рода, тоже привозившие ясак. Как отмечают источники, вся собранная Хабаровым ясачная казна к зиме 1652 года составила семнадцать сороков соболей, а также меха черно-бурых и красных лисиц, меховые изделия.

Несмотря на слова Хабарова, убеждавшего дауров жить в прежних своих жилищах без боязни, ибо в лице русских они обрели защитников, дауры выслушивали его с удовлетворением, но всё же чувства страха перед возможным маньчжурским нашествием преодолеть не могли.

Лето подходило к концу. Желтела и опадала листва прибрежных тополей, пожухла от ранних заморозков трава, на болотистых местах краснела клюква. Надвигалась зима. Хабаров говорил своим ближайшим соратникам:

   — Думайте, други мои, где выберем место для зимовки. Следует обдумать и то, как наладить оборону, коли подвергнемся нашествию ворогов. Нельзя забыть и о припасах на зиму.

Уединившись с Третьяком Чечигиным, Ерофей Павлович начал с ним доверительную беседу.

   — Потребно приложить все усилия, дабы избежать нового столкновения с южным соседом.

   — А как приложить? — спросил Третьяк. — После такого удара под Ачинским острожком вороги, думаю, не очень-то расположены мириться с нами.

   — Вестимо. И всё же нам надлежит первыми протянуть руку для примирения, даже дружбы. Я допрашивал многих пленных. Убедился, ворог сей силён, самонадеян и коварен.

   — Неужто веришь, Ерофей, что богдоевы люди согласятся на принятие нашего подданства?

   — Не очень я в это верю, откровенно говоря, совсем не верю. Правда, когда-то верил, не зная ещё, кто такие богдойские люди, каковы их силы.

   — Чего же тогда мы должны добиваться?

   — Хотя бы замирения с Шамшаканом. Ведь и вороги, проливающие кровь во взаимных стычках, в конце концов замиряются. Как бы ты посмотрел, Третьяк, ежели поручим тебе ответственное дело: отправиться с грамотой к царю Шамшакану?

   — По плечу ли мне такое?

   — А почему бы и нет? Ты опытен, благоразумен. Дам тебе в помощь десяток служилых людей для охраны. Подбери сам надёжных проводников из местных жителей, знающих эти края. И, как говорится, с Богом.