Хачатур Абовян

Каковы были его настроения, легко можно установить по письму его к академику Френу[9], отрывок из которого мы находим в статье Шахазиса.

В 1836 году он писал Френу:

«Неожиданно я познакомился в Пятигорске с Шагреном, который мне понравился. Он был так добр, что согласился настоящее письмо доставить Вам. Итак я должен ждать случаев, чтобы сохранить письменную связь с моими благодетелями и друзьями, ибо все, что я слышу о родине, говорит о том, что быть может умру с голоду, если последую своему красивому идеалу жертвовать собой служению родине, а не попытаюсь иными средствами заработать себе на существование. Сам уже имел печальный опыт. Над делами и обиходом моих соотечественников довлеет, к сожалению, дух купеческий и горе тому, кто, будучи материально беспомощным, для создания общественных учреждений обратится к их поддержке, апеллируя к общественной пользе… Поэтому я должен заработать себе средства к существованию государственной службой. Какое будущее для меня! Благодатное небо может укажет иные средства. Но трудиться на благо науки и ближнего, сколь позволят мне силы, я почту за свою священную обязанность».

Благодатное небо, конечно, не спешило своими указаниями прийти на помощь голодающему Абовяну и он вынужден поступить на государственную службу — смотрителем Тифлисского уездного училища.

Как ни тяжела была неудача, Абовян крепился. Он решил казенной службой зарабатывать себе хлеб насущный, а для осуществления своих идеалов и своей демократической программы создать собственную школу, где и вести подготовку кадров проповедников новых идей, апостолов новой школы.

В этой школе учились армяне, грузины и тюрки. Вот что пишет о ней культурный немец Мориц Вагнер: «Я много посещал эту школу и поражался успехам юношей. 10 — 14-летние подростки хорошо читали и писали по-армянски, грузински, тюркски, русски, немецки и французски. Очень удивлялся тому, что они говорили по-немецки с хорошим акцентом и при мне устроенная учителем диктовка показала, что они хорошо знакомы со строением немецкого языка, при мне они читали Гете и Шиллера. Каждый раз, придя в эту школу и видя этих бойких подростков, я чувствовал большую радость, особенно дружеские отношения, приличие и прилежание их меня радовали. Своего учителя они очень любили, ибо он очень заботился как об успехах в учении и воспитании, так об отдыхе их».

То, что он рассказывает далее, может вызвать восхищение и одобрение педагога наших дней: «Как только наступили теплые майские дни, я выступил с г. Абовяном из Тифлиса (в сопровождении Абовяна Вагнер ехал в Армению — В. В.). Его ученики все верхом выехали нас провожать за город. Бодрый вид этих юношей вновь доставил мне радость. Некоторые из них с таким искусством управляли лошадьми, так играли на них, что трудно было допустить такое искусство у детей их возраста. Достигнув берега Куры, за последними садами мы попрощались с нашими провожатыми. Г. Абовян — по-немецки сказал речь своим ученикам, убеждая их быть прилежными в учении, чтобы по возвращении он был доволен. Пожав руку каждого в отдельности, мы расстались под громкие пожелания доброго пути, которые долго еще были слышны».

Этот короткий период работы Абовяна над созданием школы был, по-видимому, одним из наиболее светлых периодов его последерптской жизни. Он постепенно отделывается от всех иллюзий насчет церкви и переносит проблему подготовки кадров культурных учителей на свою школу. В 1838 году он писал Френу (вновь цитирую по статье Шахазиса):

«Моя нынешняя должность смотрителя Тифлисского уездного училища уже доставляет мне безграничное утешение. Хотя она связана с определенными трудностями, но они стали со мной нераздельны, я привык к ним. Около 200 учеников ежедневно окружает меня, их любовь, их общение поднимают меня над всем мирским. Детский мир для меня издавна был превыше всего мирского желанного счастья».

«Воспитывать детей для меня все на свете, тем более, что большинство из них мои соплеменники, а остальные грузины и тюрки — мои земляки». Абовян считает особо важной работу среди своих соплеменников и земляков потому, что их варварство и отсталость были беспримерны, они были забыты и заброшены, их просвещение было неотложным делом, великим делом, на которое был способен только самоотверженный сын этого народа, этой страны.

Эти два года не прошли даром. Его опыт в Тифлисе, как я выше указал, вдребезги разбил все иллюзии, которые он питал относительно духовенства, рассеялись все заблуждения и насчет возможного духовного реформаторства.

Христиан Френ. Портрет из «Известий Императорского Археологического Общества» (Всесоюзная Ленинская биб-ка)