Хачатур Абовян

Нужен был опыт десяти лет неравной борьбы, поражений и неудач, чтобы Абовян понял, насколько иллюзорны его расчеты на содействие врагов народа в деле осуществления демократической культурной программы, чтоб он физически ощутил упругую устойчивость того болота, которое называлось «национальной культурной прослойкой» и которую Шахазис так благозвучно именует «национальной интеллигенцией».

Он убедился, что основными врагами демократической культурной революции являются самодержавие, церковь и отечественная буржуазно-купеческая свора. Что он в этом убедился, видно из его письма к Мкртичу Эмину.

В августе 1846 года он писал этому цеховому ученому, глубоко приверженному национал-клерикализму и специфическому патриотизму колониальных торгашей. «Я почти закончил работу моей жизни. Многочисленные неудачи навсегда разбили мои мечты и намерения относительно просвещения детей нашего народа. Неудачи заставляют меня отказаться от должности и искать для себя приватной судьбы. Видно, стену лбом не прошибешь. В неприглядной Эривани лучше иметь экипированного осла или мула, чем все твои ангельские знания. Но нет, время и обстоятельства, а не Эривань или что другое несут и создают эти неудачи. Ошибочно считают наш народ врагом образования. Всякое образование должно соответствовать состоянию и материальной мощи народа. С нами не так поступают и потому нам остается либо как наемникам, преследуя только наши выгоды, нести службу, либо раз навсегда уйти, чтобы получить спокойствие души и совести. В поисках последнего я хочу теперь уединиться, оставляя все, что будет, на волю всевышнего».

Естественным выводом из такого выстраданного убеждения, что «время и обстоятельства, а не Эривань порождают эти неудачи», должна быть революционная программа. Абовяну оставалось два пути: либо подготовка кадров будущего революционного преодоления этих «обстоятельств», систематическая работа над прояснением сознания, над очисткой голов от всяких иллюзий и предрассудков, долгая кропотливая работа «на расстояние» (Ленин), для обеспечения победоносной борьбы будущего поколения, то есть перехода на более совершенную стадию демократического сознания — на путь революционно-демократического якобинства.

Либо полная прострация — обезнадеженный, опустошенный, обессиленный, обезволенный, обезверенный, в плену личных забот и личных интересов заваленный мелочами, сознательно заслонив перспективу, а быть может и перестав вообще смотреть в даль из боязни видеть вновь миражи.

Для страстного Абовяна второй путь был равен смерти. Если к первому решению задачи Абовян не пришел, — а у меня под руками нет материалов для решения вопроса, — катастрофический финал его буйной жизни был неизбежен.

И дальнейший ход событий рисуется как быстрая развязка трагедии. 16 июня 1847 года Абовян пишет епископу Шахатуняну:

«По ликвидации дел я должен по приказу нашего главного начальника оставить Эривань и с семьей ехать в Тифлис. И если те же начальники разрешат, продолжить путешествие и далее до Петербурга, а может и дальше. Отсутствие мое, следовательно, продлится месяца четыре, если не более. По возвращении оттуда, если удастся и будет служба, думаю задержаться в Тифлисе, куда хочет перебраться и присоединиться ко мне наш Назарян для работ в пользу народа».

Но уже в сентябре Абовян вернулся в Эривань, откуда тринадцатого сентября пишет тому же Шахатуняну: «Человек предполагает, а бог располагает, — эту поговорку нужно крепко помнить всегда. Наши намерения временно не могут быть реализованы. Холера закрыла пути осуществления многих наших намерений. Не будучи в состоянии съездить в Петербург, вернулся по предложению начальства вновь к исполнению своих обязанностей в Эривань, ожидая предстоящего решения старших. Значит должность и занятия мои те же, что и прежде».

Эта неудача его не обескураживает. В январе 1848 года он появляется в Тифлисе без разрешения начальства, вероятно желая сговориться о переходе на работу в семинарию Нерсеса, но получает строгий выговор от дирекции и требование немедленно вернуться в Эривань.

В самом начале 1848 года его постигла неудача с совершенно неожиданной стороны. 11 января академик Броссе выехал в Эривань, получив рекомендацию от Блавацкого, находившегося тогда в Тифлисе. Исконный враг Абовяна, естественно, обставил дело так, чтобы академик не встретился с Абовяном.

14 января Броссе прибыл в Эривань и остановился у самого Блавацкого. Сопровождаемый адъютантом последнего, академик осмотрел город, съездил для своих занятий в библиотеке в Эчмиадзин, имея рекомендацию Нерсеса и 28 февраля вернулся в Тифлис.

В подробном отчете о своей поездке Броссе ни словом не упоминает об Абовяне. Последний знал о приезде академика — это не возбуждает никакого сомнения. Можно себе представить, как тяжело должен был восприниматься такой факт Абовяном, у которого и без того была полоса угнетенного настроения.