Хадамаха, Брат Медведя

Вместо того чтобы рухнуть под навалившейся на него тяжестью, белый яростно взбрыкнул и поднялся! Медведя подкинуло вверх – недоуменно заревев, мохнатый хищник вцепился передними лапами в торчащие перед ним ветвистые рога. Задние лапы свисали до самой земли.

Оленя повело в сторону под давящей на хребет тяжестью, он отчаянным рывком прянул вперед, унося мохнатого ездока на спине. Морда медведя стала по-человечески обалделой.

Троица стражников во главе с тысяцким шли не торопясь, то и дело останавливаясь. Пыу и дядя Хадамахи не переставали спорить. Тысяцкий был задумчив.

– А я тебе говорю – видел я его! – орал Пыу.

– Может, в беду попал парень, помочь ему надо! – запальчиво огрызался дядя.

– Ну да! Чукчи его зарезали и через городскую стену перекинули, чтоб там его мэнквы подъели! – насмешливо фыркнул Пыу.

– Что? – очнувшись от задумчивости, откликнулся тысяцкий.

– Я говорю… – обрадованный вниманием, начал Пыу.

– Я спрашиваю – что это такое скрипит? Слышите? – нетерпеливым жестом оборвав его, спросил тысяцкий. И все трое обернулись.

Видневшийся в конце улицы чукотский валкаран раскачивался… и вдруг сложился внутрь себя, будто сверху на него наступила великанская нога. И оттуда хлынули олени. Стражники ясно видели выкаченные в ужасе глаза, головы с запрокинутыми до самых спин рогами, молотящие в мерзлую землю копыта…

Посреди обезумевшего стада мчался медведь на порше.

Олень, наполовину черный, наполовину белый, будто зад от одного зверя, а голова от другого, хрипя, как загнанная собачья упряжка, и роняя с губ хлопья пены, низко стлался над землей, словно стараясь выскользнуть из-под сидящего на нем мохнатого седока. Медведь, с выражением полного офигения в широко-широко, совсем не по-медвежьи распахнутых глазах, тоже весь подался вперед, будто пытаясь выпрыгнуть из собственной шкуры. И скакала эта невозможная парочка прямиком к замершим в конце переулка стражникам.

Этого сердце Пыу уже не выдержало.

– Тварь! Тварь Нижнего мира прорвалась! Тварь! – истошно завизжал он, повернулся и кинулся бежать по переулку.

За его спиной слышались крики – наверное, погибающего тысяцкого с товарищем – медвежий рев и топот оленьих копыт. Топот становился все ближе, и кто-то с силой ухватил его за шиворот.

Пыу зажмурился от ужаса. Вереща, как пойманная мышь, он вознесся ввысь, отчаянно задрыгал в воздухе ногами… и рухнул, больно приложившись об широкое и твердое. От удара глаза его распахнулись… и он уставился на сапоги тысяцкого с обитыми железом носками. И один такой сапог целился наподдать ему в нос! Пыу с воплем вскочил и оказался с тысяцким лицом к лицу.

– И чего ж вы так орете-то, дядька Пыу? – прогудел над ним несколько обиженный мальчишеский голос.

Задрав голову, Пыу обнаружил еще больше, чем обычно, возвышающегося над ним Хадамаху – парень сидел верхом на том самом черно-белом олене! Теперь обалделой была морда оленя – тот явно не понимал, куда делся медведь и откуда взялся мальчишка.

– Это ты, Хадамаха? – слабым голосом простонал Пыу. – А где эта… этот… это… из Нижнего мира которое вылезло…

– Обратно залезло, – не дрогнув ни единым мускулом, отозвался Хадамаха.

– А… а… а штаны твои где, Хадамаха? – охнул Пыу, вдруг обнаружив, что у парня, кроме оленя, ничего и нет!

– С собой уволокло, – так же обстоятельно ответствовал Хадамаха. – Духи нижнемирские – такие вороватые! Так и норовят прямо с задницы штаны стырить!

– А оленей почему тогда оставили? – точно обидевшись за духов Нижнего мира, возмутился Пыу.

Хадамаха сожалеюще цокнул языком:

– Дырка между мирами маловата оказалась – не пролезли!

– Хватит наговариваться! – рявкнул тысяцкий. – Быстро на подворье! Брать всех! Вызывайте наших – пусть ловят оленей! – Широким шагом тысяцкий двинулся к разрушенному валкарану, на полпути остановился и через плечо бросил сидящему на олене Хадамахе: – Это и есть белый порш Ягун-ыки?

– Какой же он белый, когда он это… пополамистый? – не мог не влезть Пыу, взмахом руки словно деля оленя на две половинки. – Тоже, наверное, нижнемирский.

Тысяцкий ничего не ответил, лишь бросил на Пыу уничтожающий взгляд и снова повернулся к Хадамахе:

– Ты б надел что, а то неловко первый в жизни арест в голом виде производить.

– Зато запомнится как! – весело откликнулся дядя Хадамахи.

– Кому? – перебираясь через развалины, спросил тысяцкий. – Ему или арестованным?

Ошеломленный Пыу будто во сне пошел следом. Остановился, глядя, как дядя Хадамахи уже сноровисто связывает руки оглушенному хозяину подворья. Чукча не сопротивлялся.

– Так мы ж здесь были! – оглядывая разгромленное хозяйство, выпалил Пыу.

– Вы – были, а через забор заглянуть только мальчишка догадался! – буркнул тысяцкий, толкая перед собой тоже связанного гекчу. – А ты-то зачем в это чукотское дело влез? – смыкая пленника за веревку, бросил он.

– Он платил, господин начальник. Он платил, – с достоинством ответствовал гекча.

– Так вы ж вроде враги – как же ты мог у врага деньги брать?