Хадж во имя дьявола

Впрочем, доктор Петров Петр Яковлевич вряд ли нуждался в охране. Это был хирург и врач с божьего соизволения, как говаривали в средние века, и немало разных людей были обязаны ему жизнью. А сидел он за то, что бросил какие-то обвинения в адрес высокопоставленных, которые руководили Ленинградом перед войной и во время нее. И тут же был взят.

Но, так или иначе, а чех-кларнетист стал работать с доктором, профессором Петровым, а остальное, что имело место, связано со статусом страны чудес, то есть с Колымой. Теньшин понравился суровому и требовательному профессору и начал ассистировать ему во время операций. Кроме того, Теньшин знал латынь, хорошую разговорную латынь. Его отец был ксендзом. И вот Теньшин сначала ассистирует Петрову, по его указанию делает сам мелкие поверхностные операции. И вообще он очень понятлив, этот кларнетист. Он учился, а Петров его учил, читал лекции и наглядно показывал.

И вот Теныпин режет грыжу, аппендикс и, самое главное, язву. И еще занимается травматизмом. В санчасть привозят придавленных, резанных, рубленных, колотых, полумертвых, и Петров, и Теньшин работают с ними. Но Теньшин моложе, в нем уйма сил, он делает сотни и даже тысячи операций… «Он видит кончиками пальцев, он — врожденный врачеватель и хирург»,— говорит о нем Петров. И Теньшин режет, лечит, спасает. Это кларнетист-то! Ибоформально этот незаурядный врач, целитель и хирург был не более чем музыкант, кларнетист и очень далек от медицины.

Такова Колыма, страна чудес.

34

Я стоял у большого газетного стенда и со странным увлечением читал статью о свекловодстве. А странность всего этого была в том, что я, во-первых, никогда не интересовался свеклой и, во-вторых, в том, что статья-то была обыкновенной, начетнической. В ней с апломбом сообщалось о прописных истинах: «Свекла — это…» «ее необходимо…» и так далее. Но, вернее всего, все заключалось в густой тени, которая создавала отрадную прохладу именно там, а вокруг палило беспощадное солнце. Самолет, на котором я должен был лететь в Окарем, стоял в 25—30 метрах, готовый к вылету. Но до отлета оставалось сорок минут, и я читал статью о свекле.

По этому маршруту летала старая испытанная «Аннушка» — довольно крупный биплан с железными скамейками вдоль бортов и дверью на обыкновенной защелке, как будто это был не самолет, а грузовик, приспособленный для перевозки людей. Впереди перед тусклыми, запыленными стеклами кабины, у своих рычагов и приборов сидели пилоты, а весь полет продолжался только тридцать пять минут. Слева снизу желтели бесконечные пески пустыни, а справа — море.

Мне часто приходилось летать по этому маршруту. Рядом с Окаремом в песках мы строили колодец. По туркменским понятиям, он был неглубокий, этот колодец, всего сорок метров. Но вокруг него коварные зыбуны, пески, по многим своим качествам напоминающие скорее воду. Зыбун проскальзывает сквозь пальцы, сквозь узкую щель и в считанные секунды может заполнить многометровое жерло колодца и перелиться… именно перелиться через край. Под микроскопом песчинки представлялись идеально гладкими и правильными шариками с тусклым металлическим блеском.

И мы возились с этим колодцем, против всех правил, слишком долго. Постоянно ломалось оборудование, и я летал в Красноводск что-то подварить, заказать, достать. И вот сейчас, с билетом в руках, я увлеченно читал о том, что свекла есть важная техническая культура, и что она, то есть свекла, занимает важное место в народном хозяйстве СССР.

Я читал, приятно остывая в густой тени могучего платана. А билет на самолет лежал у меня в кармане распашонки. А я читал о свекловодах. Статья, по-видимому, имела некие гипнотические свойства, потому что я прослушал монотонное сообщение диспетчера о рейсе в Окарем и очухался только от рева мотора. Схватив стоящую рядом сумку, в которой лежала новая водопомпа для дизеля, я выскочил на площадку и увидел свой самолет, бегущий по дорожке. Я растерялся: черт знает что! Самолет оторвался от земли и начал набирать высоту. И вдруг на высоте ста — ста двадцати метров он как-то внезапно завис в воздухе, как зависают над цветком большие шмели, а потом, заваливались на хвост, рухнул на землю.

Я судорожно проглотил что-то сухое и жгучее, ободравшее глотку, и, не чувствуя тяжести сумки, побежал через поле к самолету. Погиб только один из пассажиров, и был тяжело ранен второй пилот. Остальные отделались переломами рук, ног и ссадинами.

Какая-то мистика… Причем здесь свекла и свекловодство! Но ведь факт остается фактом, я по натуре очень нетерпелив, не люблю ждать, и, если бы не эта самая статья, я бы, не обращая внимания на жару, ходил бы у самого самолета, ежеминутно поглядывая на часы и вслушиваясь во все объявления аэродромного радио. И сейчас бы меня везла одна из санитарных машин.

Почему я вспомнил об этом? А потому что таких случаев в моей жизни было несколько, и они запечатлелись в моей памяти. Об одном случае я уже рассказывал в начале своего повествования, когда я переносил деньги из бригады Султан-Гирея в артель Примака.