Хадж во имя дьявола

Ночью я представил себе странную картину: эта же самая степь, по ней скачут трое, у каждого на поводу еще по лошади с вьюками на спине. Тоже утро, но не так тихо: где-то рядом тяжело громыхают пушки. Впереди на черном как смоль жеребце ротмистр Глинский — среднего роста голубоглазый офицер в полевой форме и надвинутой на лоб фуражке. Руками в тонких лайковых перчатках он натягивает поводья и постоянно оглядывается. Сзади, на сером дончаке, урядник Рябов. Он в казачьей форме с лампасами, из-под лакового козырька торчит черный смоляной чуб. Через плечо — винтовка, на поясе — казачья шашка. Он тоже постоянно озирается. Последним на высоком и злом коне скачет хорунжий Лобов. У него массивные кисти рук, поросшие рыжими волосами, и такая же рыжая борода и пушистые усы. Он какой-то квадратный, в застиранной летней форме и тяжелых сапогах. Лицо у него благодушное, с толстыми красноватыми губами. Наган в потертой кобуре и простая шашка.

Мне виделось, как они раскапывали курган, вытаскивали камень, отваливали плиту и переносили тюки в тайник, а потом, когда все было снова закопано и замаскировано, хорунжий, сняв сапоги и разложив портянки, встал широкими ступнями босых ног на землю и начал стрелять…

Уряднику, стоящему у лошадей, пуля попала в затылок, и он умер мгновенно.

— Что же ты натворил, сволочь? — умирая, прохрипел Глинский, мучаясь от пули в животе.

— Что делать, ваше благородие, — улыбнулся Лобов, разведя короткопалыми руками.

Перед тем, как сбросить трупы в широкую дудку катакомб, он обшарил карманы, забрал маузер, снял с пальца ротмистра лучистый перстень, а из карманов убитого урядника вытащил золотые часы на цепочке, горсть какого-то золотого лома и пачку денег. Потом Лобов широко перекрестился и долго мылся в маленьком, но быстром ручейке у подножия гор.

Затем я увидел пристань, наполненную воющей толпой, пароход, а еще вывеску «Чисто донской казачий ресторан»…

Но как данные о тайнике попали к дяде Мише? Возможно, Лобов, умирая в одиночестве, исповедался, возможно, просто доверился.

5

Вспомнил я все это, идя по узкому тюремному коридору в камеру. Это была старая тюрьма с толстенными трехметровыми стенами и массивными каменными плитами пола. Кто-то распускал слухи, что некоторые из этих плит ночью поднимаются, и из черного подземелья выходят тихие, бесшумные люди, которые давят подследственных, чтоб спрятать концы в воду. Спрятать концы — это очень даже немало.

На подследственных старались взгромоздить все, что только можно. Дело в том, что многие дела висели. У волка, как говорят, много дорог, а у погони одна — за волком. Начальство спрашивает. Кривая раскрываемости должна неизменно расти, она росла, как, впрочем, и кривая преступности. Фактически это выглядело приблизительно так: попался с поличным, допустим, квартирный вор… Но что такое для доклада одна раскрытая кража, когда висят еще двадцать? Тогда, как говорилось, начинался «заход с червей». На столе у следователя пиво холодненькое, колбаска копченная, шпроты, сыр и папиросы «Пушка»: «Пей, Вася, ешь, Вася, и кури. А хочешь, Вася, пока ты у нас в гостях, я к тебе на ночку твою маруху Зойку или там, Лидку, запущу? Тебе все одно год по 162 п. В. Так что возьми-ка ты, дружок Вася, на себя из тех двадцати краж, которые у нас висят, штук этак десять-пятнадцать, все равно год».

Вася пиво пьет и этак важно и деловито отвечает: «Взять-то я возьму, почему хорошему человеку не помочь? Только ты, начальник, уж обрисуй мне, как и что, а то я ведь на суде и околесицу могу понести». Сейчас — вот в это самое время, такая практика тоже усвоена. Только стала она жестокой и подлой — в первом случае защищались интересы следователя, но не в ущерб подследственному — он только помогал следователю обмануть то самое государство, которое само стояло на чистой первородной лжи. Сейчас следователь тоже обманывает своих хозяев, но в ущерб интересам подследственного. В основном эти «правоохранительные» операции производят с наркоманами… Когда наступает страшный наркотический голод, наркоману предлагают взять на себя парочку, троечку повисших краж, а если есть возможность — и убийство или разбой взамен на шприц и ампулы. Они, конечно, благодетели… Как их не уважить… Правда, взамен пяти лет можно получить пятнадцать и полосатую шкуру. Но какое это имеет значение…

Следователя милицейского понять, конечно, можно: воров много, а он один; к тому же он не гений и не Илья-пророк. Тут еще утверждение со ссылкой на самого-самого: «С преступностью в СССР покончено. Все стали сознательными и, следуя высоким принципам, строят светлое будущее». Попробуй-ка поспорь, сам завтра очутишься в подвале, еще потемнее и поглубже, и статья — не приведи Бог.

Но в той подследственной тюрьме, о которой идет речь, ни о каких домушниках, хапушниках, карманниках никто никогда и не слыхивал. Здесь был раздел особо опасных. Здесь пахло уже не годом или двумя, а вечным упокоением в яме с негашеной известью. Сначала, говорят, неудобно и непривычно, но потом, как утверждали специалисты, привыкают и лежат себе, полеживают.