Хадж во имя дьявола

Да, все было очень дорогое, натуральное и солидное. Но никто бы не заметил меня на улице, а если бы по какой-то причине обратил внимание, то уж никак не углядел бы блатной форс. Это я оставлю для актеров и кинорежиссеров. Хотя, впрочем, было что-то в этом мире и актерское, и режиссерское, и дешевого форса сколько угодно, и очень много другого. Прежде всего, слишком много людей… Но это уже опять-таки потом; пока я скажу еще одно. Конечно, можно есть не за столом, а на полу, можно не из тарелки, а прямо с пола или с шапки, можно жрать как голодная собака или свинья. Ну а если вам вернут стол, сервируют его и подадут отменные блюда — тогда как? Все это свалить в угол, встать на четвереньки и лакать? Или, может быть, все же воспользоваться столом? А, вам это все равно… Вы аскет?! Ну, друг мой, аскетизм — это тоже богоборство. Бог сотворил людей не для того, чтобы они, мрачные, грязные и печальные, отрицали жизнь, а для того, чтобы они жили и радовались. Короче, если долго живешь среди дерьма и тряпья, становишься жадным к комфорту и хорошим, красивым, удобным вещам. Вот и все. Ну а если вы этого не понимаете и, тем более, не принимаете, я вам не завидую, и хотя, ей-богу, я не мизантроп и не озлобился на весь мир, но вы возьмите и попробуйте сбегать туда, в мясорубку… Впрочем, лучше не надо. Незачем, там ведь так: может всю шелуху обмолотить и оставить одно зерно, а может в муку перемолоть и тогда — аминь, как поговаривал в конце каждой молитвы один знакомый мне туркмен. Ну а я поеду дальше.

Такси стояло там, где я указал.

— А теперь куда? — спросил шофер.

— А теперь? — я взглянул на чемодан и засмеялся. — А теперь в Сандуны,

Шофер кивнул и, уже ведя машину, спросил:

— А смеялся чему?

Я снова усмехнулся:

— Да так… Подумал: вот выхожу я, а тебя тю-тю.

— Как это тю-тю? — несколько напряженно спросил шофер.

— А так, взял и уехал. Чемоданчик-то ничего.

— А-а, — протянул он. — Ну ладно, в следующий раз, если оставишь, я так и сделаю.

— Да ты не обижайся, мало ли какая фантазия может прийти и голову. Можно подумать, что таких случаев не бывает.

— Почему не бывает? Вот у нас к одному садятся трое: два парня и девка. Везет. Потом ему струну на горло набрасывают, и — привет.

— А зачем? — удивился я.

— Ну как зачем? Деньжонки были, рублей этак 100, ну и машина. Они на ней немножко погусарили.

— А водитель?

— Похоронили, — шофер прикурил потухшую сигарету. — А ты говоришь, не случается. Все случается. Разные люди. Десять миллионов в Москве: восемь своих да два приезжих. Вот ты, например, не москвич.

— Я родился здесь и жил долго.

В Сандунах, как и раньше, когда я был совсем молод, стояла толпа. Но я, по старой привычке, поймал банщика и через 15 минут был в номере вместе с моим огромным, как шкаф, чемоданом.

Банщик был очень силен и жилист и дело свое знал от и до, и еще сверх того. На мое замечание по этому поводу усмехнулся:

— Тут такие особы бывают, что и думать страшно, а ты… ты меня уважил, заплатил хорошо. Я ж тоже человек.

— Ну а как же, — согласился я, — это прежде всего.

Я лежал под грудой мыльной пены, и перед моими глазами неостановимыми пятерками шли этапы. Но я видел их со стороны, меня уже не было среди них, и я понял, что совсем вылез из проклятой шкуры, хотя где-то внутри тоненько и болезненно ныла нотка сомнения.

Банщик заказал мне такси, и я начал одеваться.

Из чуть запотевшего овального зеркала на меня смотрел весьма респектабельный джентльмен в дорогой, но не броской одежде, коротковолосый, с усталыми глазами.

Приехав на вокзал, я положил «Гроссгерманию» в камеру хранения и пошел обедать в знакомый ресторан. Девица, сидящая с бутылкой пива в полупустом зале, увидев меня, как-то сразу подобралась и умело выставила из-под стола длинные, красивые ноги. Я, в общем, понял этот вызов и это приглашение. Но… Я должен был ехать к Пашиной жене и его пацанам. И кроме того… Кроме того, давно, еще в зоне, у меня появился какой-то непонятный страх — сомнение в себе, какое бы, наверное, испытывал человек, когда-то хорошо плававший, но вот уже 10–15 лет не видевший воды, или всадник, который давно не садился на лошадь. Об этом я успел подумать, идя по дороге в букинистический магазин, который был раньше за углом, в переулке. Магазин оказался на старом месте и, что еще более странно, в нем обитал тот же старик-продавец, только он с тех пор стал еще старше и как-то высох.

Я спросил у него несколько названий, потом купил сборник стихов Альфреда де Виньи и роман Буливера-Литтона на английском языке. Старик, сидящий за прилавком, спокойно проговорил:

— А вас давно не было, молодой человек.

Я вздрогнул и обернулся:

— Работал на Крайнем Севере.

Старик усмехнулся.

— Это меня не касается. Жизнь есть жизнь. Но я вас хорошо помню. Вы хороший покупатель, и не только потому, что готовы платить за книги, а потому, что любите их и, смею сказать, знаете. А это немаловажно, особенно в вашем возрасте. Вероятно, в вас было кое-что заложено в детстве.