Хаджи Ахилл

Но заметив, что его слушают, остановившись поодаль, какие-нибудь горожане, он, смущенный их нескромным смехом, прерывал свою лекцию, покидал слушателей, отходил к двери собственной лавки и, лукаво подмигнув насмешникам, стучал пальцем по своему красноватому носу, медленно и протяжно бормоча словно молитву:

— Оно хоть и не так, да для темных людей говорится. Не смейтесь, дети… Темный народ любит, чтоб его обманывали, а я — человек ученый.

* * *

Кое-что из прошлого Хаджи Ахилла.

Единственный оставшийся в живых представитель многочисленной семьи, он прежде, во времена своих дальних странствий и построения вавилонской башни, вел довольно крупную торговлю ножами и саблями, развозя свой товар по всем ярмаркам Турции. Но когда спрос на эти изделия его родного города стал падать, он пришел в отчаяние и, собрав все свои инструменты и орудия смерти, свалил их в углу подвала, заколотил дверь наглухо и обрек свои возлюбленные клинки вечному плену и ржавлению. С того дня он перестал торговать саблями. Если кто спрашивал его, почему он закрыл свое предприятие, он философски отвечал:

— Торговля смертью не принесет счастья.

Потом на Хаджи Ахилла свалились новые беды. Как на грех он выдал единственную свою приемную дочь за одного нечестного человека, черного лицом и душой; этот человек занимался адвокатурой, выступая в турецких судилищах. Всякими правдами и неправдами зять сумел продать дом тестя, и Хаджи Ахилл оказался на улице. Новый владелец из жалости пристроил к стене дома узкое продолговатое помещение под кофейню, с одной дверью и одним окошком, с обмазанными глиной стенами, купил несколько кофейников, чашек, бритв и других мелочей и пустил туда бедного Хаджи Ахилла с женой, дав ему таким образом приют и пропитание. А самый дом, вместе с вавилонской башней, снес, чтоб построить новый.

Хаджи Ахилл плакал, как Иеремия на развалинах вавилонских.

С той поры он начал пить.

Другого утешения у него не было.

Но Хаджи Ахилл был философ. Он сказал себе: «воля божья!» — и скоро примирился со своим новым положением и с той клеткой, которая стала его обиталищем.

В несчастии он не предался отчаянию и не размозжил себе голову, как Тамерлан, о железные прутья и не оборвал свою жизнь при помощи яда, как Фемистокл. У него не было ни зверства первого, ни чувствительности второго, чтобы покончить с мучительным существованием. Если бы Тамерлан умел играть на булгарии, а Фемистокл — брить головы, они, наверное, обнаружили бы, что существует еще modus vivendi (образ жизни, лат.) на этом свете, что человек не умирает ни от печали, имея булгарию, ни от голода, имея бритву.

Наоборот. Если бы Хаджи Ахилла выгнали из его тесной клетки-кофейни, он нашел бы другой уголок на земле, где можно было бы дожидаться естественной смерти, или хоть какую-нибудь пустую бочку, чтобы жить в ней, как Диоген, радуясь солнцу.

Так или иначе, он остался жив, но в душе его возникла и утвердилась неумолимая ненависть к адвокатам. По его мнению, адвокаты — это позор мироздания.

— Одну господь ошибку сделал — адвокатов создал, — говорил он со вздохом. И покорно пил свою чашу.

* * *

Хаджи Ахилл устроил кофейню на свой лад. Как он сам, как его приказавшая долго жить башня, так и кофейня его поражала взгляд своим оригинальным убранством. Так как она не была побелена, а обмазана глиной, и черные стены раздражали его своим видом, вызывая у него разлитие желчи, он решил немножко их приукрасить и приступил к делу со всей решительностью и искусством знатока… Через год посетитель, войдя в кофейню, останавливался, пораженный необычайным, ослепительным зрелищем. Все стены были заклеены разноцветной бумагой, всякими рисунками, картинками, фигурками, библейскими, историческими и комическими сценами, всевозможными чертежами, изображениями неведомых и невиданных животных. Если б не кофейники, изящно развешанные на стене, возле дымохода, да бритвы, симметрично всунутые тупой стороной в узенькую дощечку, иностранный турист, впервые сюда вошедший, подумал бы, что это — большая картинная галерея, всемирная выставка произведений живописи в восточном вкусе!