Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)

Пан Тышевский считал, что выгоднее быть всегда недовольным службой Семена. «Будет более справным… С холопами нужна строгость и строгость», — думал пан и потому сейчас, хотя Тышевский понимал, что Чухрай блестяще выполнил все его поручения, недовольно хмурил брови. Лишь когда Семен вытащил из-за пазухи увесистый мешочек с червонцами, ясновельможный не выдержал и прищелкнул языком. Его студенистые глаза блеснули. Он жадно схватил мешочек и, взвесив его, удовлетворенно улыбнулся. Но тут же пан спохватился и, вздохнув, произнес деланно-грустным тоном:

– Ох, плохие времена настали у нас… Дуже плохие…

– Что же так расстроило вас, ваша мосць? — спросил Ссмен.

– Плохо, — повторил, печально покачав рыжими локонами, Тышевский. После паузы он понизил голос до шепота — Опять проклятые холопы бунтуют.

– Не разумею, ясновельможный пане…

– Так вот слушай… Как только ты отправился в Петербург, мне доложил Юзеф, что рыскает среди поселян моих беглый сиромаха-бунтарь с Ханщины. Я приказал его изловить и привести ко мне. Вижу, холоп молодой, сильный и пожелал я ему милость оказать… Чтобы зря байдыки не бил, в крепаки (крепостные крестьяне (укр.)) к себе записать… И землицей хотел пожаловать, и хатой, и оженить. Но как только повелел я холопу оселедец сбрить, так он… — Тышевский побагровел и повысил голос,— он, хамово отродье, бунт поднял. Тогда я его — в железо! Теперь он у меня, что зверь хищный, уже вторую неделю кайданами гремит в подвале. До чего ж упрям холоп проклятый!.. Вот и поручаю я тебе, Семен, этого пса сломить.— Он впился взглядом в лицо джуры. – Сможешь мою волю выполнить?

Чухрай смело посмотрел в глаза пана.

– Он ведь вольный, ваша мосць…

– Вольный?! — Пан хрипло захохотал.— Вольный… Да он беглый, с Ханщины. — Тышевский вдруг оборвал смех и сказал строго. — Так вот как ты мою волю чтишь! А я, Семен, о жинке твоей пекусь. Недавно снова приказал ее из неволи выкупить. — Паи закатил глаза, как бы ожидая от своего джуры изъявления благодарности. Но вместо этого Чухрай нахмурил щетинистые брови и, понизив голос, как бы сдерживая душевную боль и гнев, проговорил:

– Пошто вы меня, пане, пятый год как дитя малое маните? А Одарка моя в полоне гибнет… Ой, дурите вы меня, дурите…

Тышевский поморщился - Что-что, а он не ожидал такого оборота. Не привыкший прощать малейшей непочтительности к своей особе, он сейчас не обратил внимания на дерзкие слова джуры. Пан не хотел обострять с ним отношения. Семен как никогда был ему нужен. У Тышевского ледяные мурашки побежали по спине от мысли, что этот силач вдруг поднимет бунт. Надо успокоитьего во что бы то ни стало! Сделав над собой усилие, сказал:

– Бог с тобой, Семен! Клянусь непорочной девой Марией, ты ошибаешься. Я снова просил купцов передать паше хаджибейскому нашу просьбу — узнать о твоей Одарке. Только сам знаешь, как трудно вести переговоры с неверными. Подожди еще, Семен… А если ждать тебе надоело, только скажи, я тебя на красуне пышной оженю…

– Пусть вельможный пан не беспокоится. Мне, кроме Одарки, никого не треба. Да только надоело мне посулы слушать. Поки солнце взойдет, роса очи выест…

– Недолго, Семен, ждать теперь… Верь мне, — затараторил Тышевский. — Верь мне, скоро увидишь свою Одарку. Я друг тебе, Семен… Вот хотел тебе доброго коня подарить, Да его, как на грех, видно, дружки бунтаря, что в кайданах у меня сидит, свели… Найдешь коня — твой конь!

Чухрай исподлобья как-то странно глянул на пана и вдруг хитро усмехнулся в седые усы.

– Смотри, пан, слово дороже денег… Найду коня — мой будет! Так?

– Твой, Семен, твой, — поспешил заверить его пан Тышевский. — Лишь бунтаря мне укроти.

– Добре, — усмехнулся Семен. — Только глянуть мне на него надобно.

Пан на миг задумался. Ему показалось подозрительным такое быстрое согласие джуры. Он внимательно посмотрел па Семена. «Глаза блестят… Наконец-то, пробудил я в этом хаме жадность», — подумал Тышевский.

И сказал равнодушно:

– Что ж… Взгляни на бунтаря. Юзеф проводит тебя к нему…

II. УЗНИК

Утром, как всегда в это время, железная дверь подвальной каморы, лязгнув щеколдой, отворилась. Зажимая носы от прелого смрадного духа, в подвал вошли два гайдука.

– А ну, покажь, Юзеф, кого пан Тышевский сюда поселил? — сказал один из них, высокий, словно колодезный журавль. Он согнулся почти пополам, чтобы не задеть головой низкий свод каморы. Другой гайдук, тщедушный человечек, услужливо освещал ему дорогу смоляным факелом.

– Вот сюда! Сюда смотрите, пан Чухрай. Злодей прикован в этом углу, — пропищал тщедушный тонким голоском, направляя чадящее пламя в сторону заплесневелого выступа стены.

   Красноватый неровный свет факела упал на ворох грязной соломы. Здесь неподвижно распластался человек. Он лежал лицом к стене. В его давно не чесанных светлых волосах запуталась солома. Сукно синего запорожского жупана расползлось, обнажив широкие голые плечи, покрытые ссадинами. Мускулистую шею узника плотно охватывал железный ошейник, крепким замком соединенный с цепью, вмурованную в стену.

– Из казаков?