Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)

   «А себе, небось, Георгия исхлопотал. Хотя пороху, видно, и не нюхал», — подумал Хурделица, косясь на новенький орден полковника.

   После затянувшейся паузы — должен же награждаемый офицер прийти в себя, прочувствовать милость — Закс представил Хурделицу бригадиру — комиссару кригсрехта (карательно-судебный орган в русской армии в XVIII в. Одно из средств принуждения для того, чтобы держать в повиновении солдатские массы) его светлости князю Бельмяшеву.

   Князь скользнул недобрым взглядом по лицу Хурделицы и гонким бабьим голосом, словно жалуясь кому-то, стал рассказывать о пагубе, которую терпит русская армия от дезертирства. Все чаще убегают нижние чины, нарушив присягу, данную матушке-государыне, то в Польшу, то в Валахию... Особенно прискорбно, что умножилось количество дезертиров в сих победных над супостатами годах. И не только в регулярной армии, но и в иррегулярных частях. Недавно кригсрехт получил донесение о том, что из полка черноморских казаков, который расположен на Сулин-острове, бежала, учинив злодейский разбой интендантского склада, целая полусотня бунтовщиков.

   — Вам, милостивый государь, надобно идти на поиск с эскадроном гусар для розыска сих беглых злодеев, — снова кольнул недобрым взглядом Кондрата Бельмяшев. — Мы дадим вам надежного соглядатая-проводника. Вам предоставляется отличная возможность заслужить благодарность нашу. Только действовать надобно без промедления.

   Приказ князя ошеломил Кондрата. Он привык всегда не на страх, а на совесть выполнять воинские распоряжения, но такое... Он вышел из квартиры принца растерянным и подавленным. Мысль, что ему придется поднять оружие на своих товарищей, угнетала его.

VI. ОБМАН

Студеная зимняя дунайская вода обжигала руки. Его благородие бывший войсковой судья, а ныне полковник Головатый только пообещал прислать рукавицы, высокие сапоги-бахилы и теплую одежду черноморским казакам, которым поручил подымать затопленные в боях турецкие корабли. Да, видно, запамятовал. А без одежды подымать корабли — мука лютая!

   Кожа на ладонях казачьих накрепко прилипала к обледенелым канатам, за которые тащили из глубины дунайской лансоны и галеры. Задубевшие веревки становились красными от крови. Обмороженные ладони гноились, а ноги пухли, покрывались язвами. Подкашивало черноморцев и бесхлебье. Тюря да квас из червивых сухарей, которыми дважды в день кормили казаков отощавшие злые кашевары, вызывали нестерпимые боли в животе, рвоту. Даже Семен Чухрай, на что уже «двужильный», как называли его товарищи, и тот стал сдавать. Ему, старшему в своей полусотне, доставалось больше всех — надобно было пример каждому подавать. И старик, возвращаясь ночью с адовой работенки в землянку, валился на гнилую солому, мертвый от усталости. Он все еще крепился, надеясь на перемены к лучшему, ободряя товарищей, Веря, что скоро из Слободзеи, где была квартира войскового судьи, придут обозы с обещанной одеждой, снаряжением и провиантом.

   Но проходили недели, а обозов по-прежнему не было.

   Однажды Семен особенно дотошно расспрашивал связного казака, который прискакал из самой Слободзеи на Сулин-остров, об этих самых обозах. Тот был явно удивлен вопросами Чухрая и сказал, что по дороге сюда он не только не видел обозов, но и не слыхивал о них.

   После этого разговора Семен помрачнел. Его длинное худое лицо, обросшее клочковатой седой бородой, как-то сразу потемнело, а глубоко запавшие глаза засветились лихорадочным блеском. Чухрай понял, что Головатый своими посулами обманул их. «Обдурил нас, ровно несмышленышей», — подумал он, закипая гневом. И ему припомнились былые обиды, которые, как ни стремился выбросить их из памяти, не забывались.

   Словно сквозь дымку прошедших лет, увидел он, как в хмурое зимнее утро 1768 года голытьба-сиромахи саблями разогнали богатеев-сгаршин и освободили гайдамаков из Сечевой тюрьмы. Тогда он, Семен, вместе со всеми яростно, надрывно кричал:

   — В шею Колыныша! В шею Головатого!

   Колыныш, или, как он именовал себя в грамотах, Калинишевский, был тогда кошевым атаманом Сечи, опорой и вождем богатой старшины, а Антон Андреевич Головатый — его правая рука — войсковым судьей. Настоящего имени этого рябоватого коренастого человека уже и тогда никто не помнил на Сечи. А Головатым его прозвали запорожцы за хитрость и изворотливый ум. Только уж и тогда, видно, все думки его направлены были на то, чтобы потуже затянуть хомут на шее простых казаков и возвеличить силу мироедов-старейшин... Семен Чухрай, оттеснив куренных атаманов и старшин, с группой таких же отчаянных, как и он сам, молодцов, добрался тогда до самого кошевого и войскового судьи. В горячке даже стукнул крепким кулаком по шее Антона Андреевича. А куренное начальство все упрашивало их слезно удержаться от расправы над Колынышем и Головатым...