На третий день, когда наступила ночь и Насави уже готовился ко сну в комнату вошел слуга и позвал его на аудиенцию к Ала ад Дину. Камал уже ожидал его в коридоре. В сопровождении хаджиба они спустились во двор, а затем, выйдя из крепости, стали подниматься в гору. Ночь была довольно темной, единственным источником света был снег, лежащий на соседних вершинах. «Они из всего устраивают представление», – с раздражением подумал Насави. На высоте дул сильный холодный ветер, и он пожалел, что не оделся теплее. О том, что встреча произойдет вне стен крепости, его предупредить никто не подумал. Гора была вполне обитаемой, там и сям виднелись фигуры дозорных, которых выдавал блеск копейных наконечников. Два дня назад, едучи в крепость, он никого не заметил. Видно ночью они не считали нужным скрываться. На вершине горы на разостланном прямо на земле ковре сидели несколько человек, один из которых был посажен выше остальных. Насави понял, что это и есть
– Речь не может идти о возобновлении, так как такая
Насави полез в сумку, предусмотрительно захваченную с собой, извлек оттуда бумагу и протянул ее вазиру.
– Что это? – спросил Мухташам.
– Это свидетельство кади Муджира, которого султан посылал к вашему отцу с требованием читать
Насави говорил, обращаясь непосредственно к Ала ад-Дину. Вазир развернул письмо, некоторое время, попавшись на собственную уловку, силился в темноте разобрать почерк судьи.
– Это ложь, – наконец заявил Мухташам.
– Вы обвиняете хорезмшаха во лжи, – спокойно осведомился канцлер.
– Ни в коем случае, – воскликнул вазир, – кади лжет, а султан введен в заблуждение.
– Мы можем спросить человека, живущего в Ираке, – предложил Насави, – он вазир наместника султана.
– Пусть говорит, – согласился Мухташам. Взоры обратились к мустауфи, но тот совершенно потерялся, запинаясь, силился что-то произнести, но выходило нечленораздельное.
– Не будем терять времени, – сказал Насави.
– В каком смысле, – спросил Мухташам?
– Оставим этот вопрос открытым и перейдем к следующему.
– Извольте.
– Султану известно, что вы отправили посла к татарам, он желает знать обстоятельства этого посольства. Чтобы затем высказать свое мнение.
Насави полагал, что исмаилиты станут отрицать этот факт. Но Мухташам сказал:
– Султан знает, что наши земли граничат с татарами, и мы должны вести переговоры с ними. Но из этого не следует, что наше посольство имело цель причинить ущерб вашему государству. Мы просто хотим отвести беду от нашей страны. Если султан убедится в обратном, пусть пристыдит нас и воздаст нам как пожелает.
Насави все ждал, что Ала ад-Дин возьмет инициативу в свои руки, и будет вести переговоры. Однако, несмотря на то, что Насави всякий раз обращался к нему лично, на вопросы отвечал Мухташам. Глава исмаилитов лишь повторял его слова, ничего не прибавляя от себя. Насави восклицал, помня о необходимости проявлять дерзость.
– Вы обязаны, согласно условиям мирного договора, выплачивать ежегодно тридцать тысяч золотых динаров, но в прошлом году прислали только 20 тысяч.
– Шарф ал-Мулк уменьшил нашу дань на 10 тысяч динаров, – возражал Мухташам, – у нас есть документ, подтверждающий это, скрепленный его подписью и печатью.
– Вынужден напомнить, что речь идет о деньгах султана, – парировал канцлер, – и уменьшить поступления возможно лишь по письменному распоряжению султана.
– Все деньги султана расходуются по указаниям Шараф ал-Мулка, – настаивал Мухташам, – по его подписи, в любую сторону, куда ему угодно, и никто не стесняет его в этом. Почему же когда речь зашла о нас, распоряжение вазира стало недействительным.
В доводах исмаилитов был резон, Насави не мог не признать этого.
– Давайте поступим следующим образом, – предложил он. – Вы отвесите двадцать тысяч динаров, а по поводу оставшихся десяти тысяч напишете письмо султану, где изложите свои аргументы. И пусть султан сам решит этот вопрос. Может быть, он будет взыскивать недостающее у Шараф ал-Мулка? Я не знаю…