Хаггопиана и другие рассказы

Он сунул рюкзак с динамитом под низкий, неглубокий уступ в стене и присоединил к нему длинный запальный шнур. Зажег спичку, поднес ее к концу шнура, который тоже затолкал под уступ.

— Ну вот, теперь наконец мы можем…

Он не договорил, и я понял почему.

Эхо голоса — кваканье? — докатилось до нас откуда-то с не очень дальнего расстояния. Прислушавшись, мы уловили шум тихого журчания воды и то же отвратительно мягкое, затаенное «шлеп, шлеп, шлеп» неизвестно чьих ног по скользкому камню.

X. Глубоководные!

Мы запаниковали с новой силой, когда журчание воды стало громче и по поверхности озера побежали волны, которые никак нельзя было объяснить одним лишь приливом. Что-то кроме морской воды и водорослей приближалось к нам по грязному, таинственному протоку.

Руки и ноги у меня дрожали, Дэвид был не в лучшем состоянии. Отбросив всякую осторожность, мы кинулись обратно, придерживаясь оставленных нами меток. А за нашими спинами спрятанный запальный шнур с шипением сгорал, придвигаясь к мощному заряду динамита; одновременно по огромному озеру к нам приближался кто-то, чьи намерения, вне всяких сомнений, были абсолютно чужеродны и враждебны. Что произойдет раньше? Кто мог сказать?

Одно несомненно: наше присутствие здесь, в конце концов, расшевелило кого-то, а скорее всего, многих, и теперь издаваемый ими шум не мешало слышать даже наше тяжелое дыхание, стук наших сердец и топот наших ног по черным туннелям. Издаваемый ими шум, именно шум, поскольку ни один человек из нормального внешнего мира под голубыми небесами и с чистым воздухом не смог бы назвать речью эти отражающиеся от стен, резкие взрывы кваканья, недоуменного урчания и ворчания. И никто не подумал бы, что эти шелестящие и шлепающие звуки способны издавать люди. Или, может, отдаленно они напоминали людей, но дошли до такого уровня дегенерации, что любому человеку показались бы полностью чужеродными. И никто из обычных людей никогда не видел этих «глубоководных», или «тритонов», как Дэвид назвал их, по крайней мере, до сих пор!

Но когда мы добежали до центральной галереи и остановились, переводя дыхание, и Дэвид поджег второй запальный шнур, этот пробел в нашем восприятии был восполнен, чего я не забуду до конца своих дней.

Началось все с бьющего по нервам звона огромного колокола, чье эхо в этих адских туннелях просто оглушало, а закончилось… Но я опережаю события.

Одновременно со звоном колокола с гораздо более близкого расстояния зазвучал хор кваканья и бормотания. Дэвид схватил меня за руку и оттащил в маленький боковой туннель, под углом уходящий от галереи. Он сделал это потому, что звуки, которые мы слышали, раздались гораздо ближе, но не только; вдобавок они исходили как раз из того хода, которым мы должны были бежать. Но как безумно капризны боги судьбы! Укрывшись в боковом туннеле, мы столкнулись с ужасающим зрелищем. Может, в каком-то смысле оно было пострашнее того, что ожидало нас в галерее.

Ход, в который мы вбежали, собственно туннелем не был, а представлял собой пещеру в форме буквы «L». Когда мы обогнули единственный угол, нашим взглядам открылось то, что до сих пор оставалось тайной. Мы непроизвольно отпрянули, и я безмолвно молил Бога, если действительно на свете есть какой-то добрый, разумный Бог, чтобы он дал мне сил не потерять сознание прямо здесь и сейчас.

Там бесформенной грудой лежали изодранные останки старого Джейсона Карпентера. Это мог быть только он. У ног в вечном покое застыло изуродованное тело Боунса, его пса. И повсюду вокруг валялись израсходованные гильзы дробовика, а в наполовину сгнившей, наполовину мумифицированной руке Карпентера был сам дробовик, который, в итоге, не спас его.

Однако он сражался… и как сражался! Джейсон, и его пес тоже.

Их трупы были не единственными оставшимися высыхать и гнить в этой пещере, ставшей могилой. Нет, с одной стороны лежала груда тел псевдолюдей, точнее, их клочья, которые я почти не в силах описать. Достаточно того, что я даже не буду пытаться этого делать, просто готов подтвердить, что они выглядели именно так же чудовищно и уродливо, как в рассказе Дэвида об Иннсмуте. И если в смерти они вызывали омерзение, то в жизни должны были выглядеть намного хуже. Но об этом впереди.

Не хотелось, конечно, но фонари пришлось выключить. Мы скрючились в зловонной тьме среди трупов мужчины, пса и воплощенных ночных кошмаров; нам оставалось только ждать. И ни на мгновение мы не забывали о медленно сгорающих запальных шнурах, о быстро утекающем времени. Наконец звон колокола смолк, и его эхо угасло вдали, и издаваемые «глубоководными» звуки стали стихать, когда они в массе своей удалялись к призывающему их источнику, и в конце концов мы продолжили путь.

Включив фонари и пригибаясь, мы бегом вернулись в галерею и… лицом к лицу столкнулись с тем, отчего волосы на голове встали дыбом! Там, в центре галереи, задержался единственный представитель этой квакающей, шлепающей орды. При виде нас он вздрогнул и выпучил «рыбьи» глаза.