Хаидэ

Из тени шлема карие с зеленым блеском глаза смотрели перед собой, куда-то выше земли, людей, выше домишек, карабкающихся по склонам, выше портиков маленьких храмов и акрополя, венчающего верхушку древнего холма.

— Хаидэ… — Нуба услышал свой голос и замер, потому что помнил — при ней рот его запечатан клятвой молчания. Но он был с ним — его голос и ничего не случилось. Даже хуже, чем ничего, женщина впереди небольшого войска все так же мерно приподнималась и опускалась в седле, а глаза, просвеченные солнцем, приближаясь, смотрели поверх бритой головы черного великана. И потому Нуба крикнул, так что облезлые вороны на рыночной площади разом гакнули и, хлопоча крыльями, пронеслись в сторону, торопясь за склон.

— Я здесь, Хаи!

— Возьмите его.

Голос женщины был резким и твердым, как удар копья. Набежавшие воины, наваливаясь, расхватали руки и плечи, пиная, поволокли не сопротивляющегося великана к большому шатру с вздутыми от ветра стенками. И втолкнув внутрь, заслонили выход остриями мечей, направленных на него. Оглядываясь на просторную пустоту, Нуба ступил по мягкому ковру. Помедлил и сел, скрестив ноги, подставляя стражникам незащищенную спину. Снаружи слышались отрывистые голоса солдат, клики толпы, конское ржание и надсадное гудение труб. А потом задняя стена шатра распахнулась и со шлемом на руке быстро вошла княжна, встряхивая освобожденными волосами, свитыми в толстый растрепанный жгут. Обок, глядя с обожанием, бежали рабыни, следом — два воина, принимая от воительницы щит и снятый шлем.

Нуба, вскочил. Раскинув в стороны руки, женщина позволила рабыням расстегнуть и снять звякающую рубаху. Переступила ногами, стряхивая сапожки и, подождав, когда упавшая на колени девушка стащила грубые кожаные штаны, со вздохом, расправляя тонкую нижнюю рубаху, опустилась в большое кресло, покрытое шелковой тканью. Опуская ноги в подставленную лохань, парящую запахом цветов, откинулась на подголовник. И махнула рукой, подзывая его.

Сказала склонившемуся рядом эллину в красной тоге, перевитой золотыми шнурками.

— Людям зарежьте десять баранов. Выкатите вина, без меры. Плясунов и фокусников. А солдатам — девок. Пусть славят и празднуют.

Когда советник, кланяясь, исчез, открыла глаза и приподняла голову, нахмурясь.

— Я позвала тебя! Ты что, не слышал?

Вспомнив вялое движение руки, Нуба промолчал. Подошел, возвышаясь над раскинутым креслом. И встал на колено, вглядываясь в любимое лицо. Сердце, поднывая, заговорило о плохих вещах. Сейчас посмотрит презрительно и равнодушно, велит отправляться на задний двор большого дома Теренция. Делать тяжелую домашнюю работу. Или — пасти табун на дальних пастбищах. Или…

Ветер колыхал белые полотняные стенки шатра, в котором они остались вдвоем. И Нуба развел руки, держа их на весу и не решаясь сомкнуть вокруг княжны, которая вдруг соскользнула с кресла и кинулась к нему, уткнулась носом в ребра, обхватывая руками. Прижималась все крепче и только иногда, отклоняя лицо, так чтобы снизу увидеть его подбородок и щеки, говорила еле слышно:

— Нуба мой, мой любимый, потеря моя, и моя радость.

Под ее несвязное бормотание, упреки и жалобы, он медленно свел руки и, ожидая смерти от счастья, сомкнул их за вздрагивающей спиной, зарывая лицо в рассыпанные по плечам русые волосы, от которых пахло полынью и сухой глиной. Она подалась к нему, изгибаясь под руками, так что, стоя на коленях, ощутил ее всю, как тугую и одновременно мягкую волну, прокатывающуюся по его напряженному телу. Уносясь вслед за воздушной головой, что вдруг сделалась, как легкие стенки царского шатра, успел подумать, что — никогда так. Не знал ее такую. Женщина…

Откидываясь, показывая горло, тянула его на себя, открывая и снова закрывая глаза, глядя на него и одновременно сквозь его лицо внутрь себя. И увиденное изламывало темные брови в сладком страдании.

— Иди, — темный голос змеился из ее рта, заползал в уши, протекая по венам, добирался до самого корня, заставляя его болеть от напряжения, — и-ди…

И он, как когда-то на вечернем остывающем песке пустынного берега, налег, опираясь на локти, прижимая ее мягчающее тело своими железными бедрами. Вынимая руки из-под узкой спины, чтоб положить их на грудь, видную через тонкую рубашку, вдруг увидел мужчину, стоявшего у резной деревянной колонны. Приподнялся. Незнакомое лицо было сведено страданием — смуглое лицо белого человека. Высокие скулы, маленький подбородок, темные глаза под насупленными прямыми бровями.

— Хаи…

Она оглянулась и, снова обхватив его руками, прижала к себе. Проговорила хрипло и быстро, как о пустой помехе:

— Пусть глядит, если хочет.

— Хаидэ, — Нуба сел, осторожно отводя ее руки, — так не надо, Хаидэ, могут войти. Твои рабыни.

Она внезапно вскочила, выворачиваясь, как вылетевшая из-под ног перепелка, расхохоталась, резкими движениями оглаживая рубашку, поднимая руками груди, и повернулась, показывая себя обоим мужчинам.