Хаидэ

— Жить нам не тут, — сказал Патахха, оглядываясь, и младшие закивали, не сводя с него восторженных глаз, — завтра готовить вождя к погребению. А нам на воздух бы?

Обратно ползли, как муравьи, Техути и Ахатта протаскивали через узкий коридор тело княгини, иногда раздраженно шипя друг на друга. А позади кряхтел Патахха, которого оберегали младшие.

На узком бережке под маленьким глинистым обрывом, заходя в воду, умывались, отходя от духоты пещерки. Техути все оглядывался на лежащую на песке Хаидэ — он подстелил ей два плаща, а сверху укрыл еще одним. Рядом сидела Ахатта, не сводя мрачных глаз с неподвижного спокойного, как у мертвой лица.

Вытирая горящее лицо краем рубахи, Техути сел на бревно, рядом со старым шаманом. Спросил вполголоса:

— Она не умрет, старик?

— Эта-то? — шаман тихонько засмеялся, обращаясь к тут же подскочившему младшему, и тот протянул руки к Техути, шевеля губами следом за сказанным. Соблюдал ритуал. Узкое лицо Патаххи в бледном осеннем утре было голубоватым и прозрачным как облачная прядь перед блеклой луной.

— Не-ет. Дочь своего отца. Не помрет, пока не захочет сама.

Повернувшись к старику, Техути забрал в горсть лохмотья его изношенной полуистлевшей куртки, притягивая к себе. Прошипел с ненавистью:

— Не смей так. О ней. Она тебя вытащила из нижнего мира. Гнил бы там…

Старик, по-прежнему не глядя на собеседника, махнул на него слабой рукой, продолжая посмеиваться.

— Не гони кровь за так, быстрый. В нижнем ли мире, в среднем, или за снеговым перевалом эта птица летает сам по себе. Ей мои насмешки, как жеребцу муравьиные горести. И твои трепеты тоже.

— Лжешь.

Но понимая, не время сейчас, отпустил старикову куртку. Повторил вопрос:

— Она выздоровеет? Когда?

— Ей надо еще говорить. Но тут уж нам не послушать и не подсказать. У нее рот, как у большой рыбы, у рыбы мира, новый советник. И она открывает его на всю ширину. Кто другой отбросил бы кишки, черное да серое, оставил сердце да легкие, чтоб белое с розовым, поблестяще да помягче. Она же откусывает столько, сколько сумеет схватить. Ты лучше ей помоги, а?

— Помоги, — послушно повторил младший ши, передавая слова египтянину.

Тот поморщился, отмахиваясь, как от комара.

— Ты же сам сказал, старый, мы не сможем подсказать.

— А и не надо. Ты просто люби. И доверяй.

Старик повернулся, внимательно разглядывая хмурое лицо собеседника, худую щеку, закрытую стриженой скобкой черных волос. Техути медленно кивнул, как бы говоря, ну ладно, пока соглашусь. И спросил еще:

— Что с ней было, шаман?

Патахха помолчал, глядя, как суетятся у лошадей младшие, устраивая седло, чтоб отвезти беспомощную княгиню. Заговорил тихо, чтоб слышал лишь младший и Техути.

— Она открыла миру свою душу. Сердце и голову. Знала, это очень опасно. Да и ты знал, умник, ведь ты научил.

— Она сама хотела!

— Не суетись, не виню. Теперь нет ей защиты кроме ее самой. Стала воином. Любое зло, что кинется на нее, не упадет у запертых дверей, каждый миг ей принимать бой. Она знала, что будет. Но я говорю — большая рыба, большой рот. Решила жить так. Привыкнет. Будет биться, прибавляя себе сил. Но сейчас, во впервые открытые двери пришел зов, на пределе сил. Зов сердца. А верхом на нем ворвалось первое зло. Не мелкое, а настоящее. Кто же выдержит, не свалившись. Но ты не бойся, она справится.

Шаман искоса глянул на египтянина. Тот вдруг передернулся, ударив кулаком по бревну. Патахха кивнул. Понял — Техути почувствовал, ухватил маленький краешек того, что довелось пережить Хаидэ. И подождав, когда тот отдышится, спросил в свою очередь:

— Не боишься?

— Не боишься? — эхом повторил младший ши.

— За нее? Я…

— Ее. Не боишься?

Не дожидаясь ответа, сполз с бревна и побрел к ученикам, что сразу бросили седло и кинулись навстречу.

Глава 21

— Мир сладок, как сочный плод, — жрец-Пастух погладил подлокотники, сжал резные драконьи головы, с удовольствием ощущая тепло гладкого дерева. Посмотрел на притихшую толпу — сотни блестящих лиц и сверкающих глаз.

— Труды необходимы для того, чтоб плоды зрели, но кроме умений и трудов есть еще радости чистых удовольствий.

— Да… — выдохнула толпа. Волна движения мягко прошла по плечам и головам. И снова все замерли, ожидая слов.

Жрец усмехнулся. Он не обольщался, мало кто из собравшихся, разгоряченных вином и праздником, понимал его. Слова были для них просто ключом к получению радостей. Пусть повелитель скажет. И разрешит. В уплату за жадное внимание. Эта мена нравилась жрецу. Как все просто. И чем дальше, тем проще, потому что радостей хочется больше и больше, и должны они быть грубее и сильнее.

Он поднял руку, следя, чтоб складки белой тоги, расправляясь, падали к самому полу. Повысил голос. Перечисление радостей — вот что важно повторять. Пусть помнят и никогда не забывают.

— Прежде трудов своих вы можете что-то найти. Счастливая находка!

— Счастливая! Находка! — толпа раскачивалась, вторя нараспев.

— Можете взять то, что существует само по себе, не принадлежа никому. Взять!

— Взять! Само по себе!

Жрец поднял вторую руку. Подался вперед, показывая белые ладони.