Хаидэ

Проклятые бездельницы. Насмехаются над молодой девкой приехавшего из Триадея богатейшего торговца! А если она передаст ему их слова? Какая разница, чьи на ней тряпки и сколько ублюдков наплодил за свою долгую жизнь высокочтимый купец Теренций, важно, что закрома его ломятся от отличного зерна, и самый лучший на побережье гарум квасят в его рыбацких поселках. Перикл привезет из Египта хорошее жалованье и нужно сразу пустить деньги в оборот. А дряхлость Теренция ей только на руку. И его женолюбие тоже.

Канария нашла глазами клине, на котором лежал большой рыхлый старик, с жидкими пегими прядями, висевшими из-под пиршественного венка. И подняла чашу, приветствуя высокого гостя. Тот равнодушно кивнул и отвернулся, так же равнодушно слушая молодого толстого собеседника.

Старость никого не жалеет, думала она, вставая и проходя между гомонящих женщин, улыбаясь и обращая к каждой теплые слова. Еще года четыре тому он сидел в их доме, провожал ее жадными глазами. И был хорош. Крепкий, с массивным лицом и большим носом, с полными губами, сложенными в язвительной усмешке. А сейчас его жаркая осень ушла, уступив место осени мертвой, из которой дорога только одна.

…Жаркая осень Канарии в полном разгаре. Пусть же Афродита подарит ей еще многие знойные ночи и яркие дни. И негоже ни одного мгновения выбросить в мусор.

Она всмотрелась в полумрак между белых колонн, уводящий за угол бассейна. Сказала тихо и строго:

— Алкиноя, иди спать. Где твоя нянька?

Девочка подобрала ноги, подхватила с пола подушку и обняла, будто защищаясь от матери.

— Я посижу. Я большая уже.

— Иди, я сказала.

— Я хочу поглядеть на урода! — она сверлила мать сердитым взглядом, не двигаясь с места, — а нянька поет Теопатру, он там бесится.

Канария примирительно улыбнулась:

— Совсем ты ребенок. Хорошо, поглядишь, как он ест, а после Техути отведет тебя в спальню. Смотри, если ослушаешься, накажу.

Девочка, кивая, вскочила и, прижимая подушку, побежала между колонн поближе к пышным деревцам, где сидел на скамеечке Техути.

Мератос, у которой уши заболели от напряжения — услышать все, о чем шептались за спиной, сгорбилась и сразу испуганно выпрямилась, с трудом расправляя ноющие плечи. Она весь вечер раскаивалась в том, что уговорила Теренция взять ее на пир. Сколько потратила слез и криков, сколько ласк подарила ему, сколько слов вытащила из своей головы. Била тарелки, сердилась и ходила надутая, когда он, хохоча и окидывая ее презрительным взглядом, отрицательно качал головой, не желая даже объяснить, как все будет. Она-то думала, все станут смотреть и ахнут, какая юная у старика красавица почти жена. И она устроится, как знатные, будет беседовать с высокими горожанками, как на пирах в Триадее возлежала на клине, болтая с богатыми гетерами. А вместо этого сидит на низкой скамье, ест отдельно, будто прокаженная. И пожилые раскрашенные толстухи смеются над ее украшениями и платьем. В глазах ее мельтешили обрывки картинок, качались, сталкиваясь — плетеные из цветов гирлянды, богатые росписи на стенах, яркие дорогие одежды, повозки, кони в попонах, рабы, снующие туда-сюда. И несколько раз посмотрев на Техути, она не узнала его, перебегая испуганными глазами с одного предмета на другой. Он же, пораженный встречей, высмотрел среди гостей Теренция, лихорадочно думая, как быть. Но решил, что терять ему нечего и на расспросы о княгине расскажет наспех придуманную историю, как его выкинули из племени, когда впал в немилость. Но Теренций ни разу не посмотрел в сторону быстрого вежливого слуги, и Техути, почувствовав облегчение, тут же мысленно разъярился, ущемленный.

Ну погоди же, старый кабан, думал, улыбаясь и выслушивая распоряжения, пробегая через перистиль в кухню, отдавая приказы рабам с подносами, и жестом веля музыкантам играть другое, — погоди, я сумею сделать так, что твоя дырявая память вскипит и зальет прорехи, как плавленый металл. Будешь меня помнить до самой смерти. Или… Снова садясь и утирая пот мягким платком, цинично улыбнулся, разглядывая сердитое и испуганное лицо Мератос. Вспомнил, как потешался над Канарией, не подозревающей о тайной страсти своей дочери. Можно и не показывать Теренцию своей маленькой мести. Упиваться тайно, зная, что старик снова обманут и его новая девка тоже принадлежит бывшему жалкому рабу. Она брюхата, но сроки уже не малы, значит, женская сладость снова владеет ее телом. А дар Онторо работает с каждым днем все лучше.

Вставая, он выслушал подбежавшего раба.

— Его привезли, господин, повозка у ворот.

И поклонившись Канарии, ушел из перистиля, встречать черного демона. Шагая по узкому коридору, сжимал на боку небольшой кисет, в котором круглился маленький глиняный пузырек с горошинками медленного зелья.

* * *