Хаидэ

— Приснилось? — выкрикнула Алкиноя, и, хватая мать за руку, потащила ее за собой, — пойдем, я покажу.

— За мной, всех, — распорядилась Канария и пошла следом за дочерью, раздувая ноздри крупного носа.

Техути волочился сзади, подталкиваемый в спину стражником. А еще двое вели Хаидэ.

Процессия поднялась по лестнице к покоям, где спал Теренций. Распахивая дверь, Алкиноя втащила мать в спальню и, не обращая внимания на севшую в постели Мератос, указала пальцем на шкатулку в углу.

— Он взял ее и унес! Сюда! Потому что эта женщина. Она, она… Он подарил ей, сказал, на, возьми. И она взяла!

Сонная Мератос, ничего не понимая, хлопала глазами, натягивая покрывало. И вдруг, узнав княгиню, затряслась, прижимая кулаки к подбородку.

Хаидэ выступила вперед, обходя замолчавшую девочку. Глядя на свою бывшую рабыню, спросила, о том, что происходило недавно в темной комнатке, под жаркий шепот Техути:

— Зачем? Мератос, зачем ты сделала это?

— Я! Это не я, госпожа! Это все демоны, демоны. Они попутали мои мысли! Нашептали про зелье. Я не знала, что мальчик умрет. Я думала, он просто спать, поспит просто! Шумел по ночам и… и… не давал мне покоя!

Канария дернула Алкиною к себе, не давая заговорить. Слушала, жадно уставясь на круглое лицо, искривленное истерикой, с выкаченными бессмысленными глазами.

Рядом с Мератос медленно садился Теренций, спуская ногу с постели. И в глазах его не было сна и хмеля.

— Умрет? — переспросила Хаидэ, темнея разбитым лицом, и быстро подошла к постели, — умрет?

— Не хотела-а-а, — выла та, крутя в руках край покрывала и прижимаясь к проснувшемуся Теренцию, — я просто-о-о… чтобы спал. Пома-азала рот. А потом п-пришла твоя злая сестра и украла! Она убила, не я-а-а…

Теренций, вкинувшись и вставая рядом с ложем, резко протянул руки, хватая наложницу за горло, и та, булькнув, смолкла. Захрипела еще что-то и Хаидэ крикнула:

— Отпусти ее! Пусть скажет!

— Я же не знала. И потом, всем можно, да? Этот жрец, тоже сегодня сыпал зелье в чашу урода. Я видела, видела! И смеялся. А я просто хотела…

Она завыла, толкаясь ногами по сбитым покрывалам, отодвигаясь к стене. Руками держала отпущенное мужчиной горло.

— Еще золотой браслет у нее, — подсказала Алкиноя из-за спины матери, — твоя шкатулка и еще браслет. Он подарил ей. За то, что задирала платье.

— Замолчи!

В тишине тяжело дышал Теренций, с беспомощной яростью глядя на рыдающую Мератос. Хаидэ повернулась к Канарии.

— Пусть мне развяжут руки.

Растирая запястья, подошла к ложу, положила дрожащую руку на плечо мужа.

— Я могу убить ее, Теренций, сейчас. Но это и твой сын тоже. Делай с ней то, что решишь сам.

— Она отравила моего мальчика… Убила.

— Нет. Он жив.

Старый грек поднял большую голову, и она затряслась, а глаза уставились на распухшее лицо Хаидэ.

— Жив?

— Я найду его и спасу.

Она погладила вздрагивающее плечо и отступила, поворачиваясь. Прошла через многоцветье фресок, неровно ступая по мягким коврам. Люди молча расступались, пропуская избитую женщину с космами светлых волос и распухшей скулой, с кровоподтеком вокруг заплывшего глаза.

— Хаи…

Обернулась в дверях на знакомый голос.

— Хаи. Не ходи босиком по траве. Вдруг там змеи.

Улыбаясь, кивнула плачущему мужу.

— Пусть боги хранят тебя, отец Торзы, внука Торзы непобедимого.

Вышла и, заплакав сама, спустилась по лестнице, торопясь как могла, от тяжелых запахов еды, вина и пота, от темного зноя, в котором слышался мужской храп, тихое ржание с конюшни и попискивание сонных птиц, что просыпались до рассвета, чтоб снова сунуть головы под крыло. От тяжелой воды, плененной вычурными стенками бассейна, и решеток, сваленных в углу перистиля. Припадая на ушибленную ногу, шла через коридоры, под деревьями, к распахнутым воротам, за которыми уходящая луна слабо светила на высокие ограды, черепичные крыши и плоские камни мостовой. Торопилась уйти в степь, туда, где бесконечно лежали травы, ждали ее, чтоб выдуть из головы отраву человеческих козней, сплетен, тухлых открытий, и сказать, как плохо им без своей степной княжны. Так же, как плохо ей без огромной и чистой степи, всегда полной свежего ветра.

Стражники, возбужденно переговариваясь, распахнули ворота, отошли в стороны, пропуская ее. Замолчали. И она тоже застыла, перед неподвижными черными всадниками, что заполнили улицу от стены до стены.

Первый, ловко спрыгнув с коня, поклонился, изгибая туго схваченный граненым поясом тонкий стан. И скинул на спину шапку, блеснувшую железными бляшками.

— Силин?

Девушка не выдержала, рассмеялась, встряхивая тугими косами. Повела рукавицами по груди, укрытой походным доспехом. Поправила на поясе короткий меч.

К ней подъехала на белой тонкой лошади другая всадница, ведя в поводу огромного черного жеребца.

— Что, птичка, не ждала нас?

— Фития! Да как же…

Сбоку подошел Нар, хлопнул по морде гнедого коня, что лез, тепло фыркая, к Хаидэ поздороваться. Сказал ворчливо:

— Попросились вести отряд. Сказали, пусть княгине в радость. Ну разрешил. Не в бой ведь. А грамота, чтоб войти в город у нас есть, ты не думай. Выправлена на седьмицу постоя.