Хаидэ

— Позови мужчин, пусть спустят тело в пролом ночью, к трапезе черной Кварати.

Шелестя одеждами, пошел по галерее к лестнице, что вела вниз, к центральному саду, в сердце которого собиралась шестерка жрецов.

Значит, их будет две. Нужно собрать совет и обдумать, как действовать дальше.

Он недовольно поморщился, отгоняя беспокойство.

И предупредить остальных, что главная добыча, вопреки всем несчастьям, что обрушивали они на нее, стала сильнее и научилась убивать в своих снах.

* * *

Хаидэ снилось, как узкое лицо с острыми скулами, кривя рот, полных сверкающих мелких зубов, превращается в сложенные черные крылья, покрытые серебристым узором пыльцы. Повисев неподвижно, крылья распахиваются с легким треском и, открывая вылупленные сетчатые глаза, кидают в лицо Хаидэ мягкое тельце, опушенное жгучими ворсинками.

— Нуба, — говорит она почему-то, пристально глядя в нечеловеческое, и выставляет ладонь, открытую и беззащитную, — Нуба!

Не долетев, бабочка падает. Ставит крылья торчком и, снова расправив, повторяет попытку.

— Нуба… — взгляд останавливает атаку, ладонь сгущает дрожащий закатный свет, сотворяя преграду.

И трепеща бледнеющими крыльями, бабочка снова летит на него, будто на огромное пламя.

— Нуба… — горло княгини рождает звуки, а язык снова и снова терпеливо касается ноющих зубов, чтоб передать движение губам. — Н-н-у-бба…

Прозрачные крылья еле двигаются, поднимаясь и опускаясь. И краем глаза княгиня видит рядом с собой протянутую сильную руку, медленно раскрывающую светлую ладонь. Она не поворачивает головы. Потому что не нужно сомнений. Он тут, с ней, всегда был с ней, и будет, несмотря на всех демонов мира. И произнося его имя, она не просит и не приказывает. И — не зовет. А просто касается его голосом, как когда-то лицом широкой груди, чтоб щекой услышать стук большого сердца.

Ударившись тельцем в эту уверенность, бабочка валится, бессильно перебирая лапками по легкой пыли.

— Ну-ба. Мы не умрем. И это не бессмертие демона, жрущего чужие смерти. Мы просто никогда не умрем. Если будем вместе.

Сон истончается, теряя бронзовую тяжесть закатного света, толкает ее наружу, но, глядя на неподвижную бабочку в пыли, Хаидэ понимает, нужно успеть что-то важное, что даже важнее этого нового уверенного знания о бессмертии двоих. Нужно успеть что-то понять!

И уже открывая глаза, видит: красные звезды вечернего света в прорехах плаща вдруг размываются, теряя остроту лучей. Это слезы мешают смотреть. Стекают по щеке горячими каплями, щекоча ухо и трогая прядь волос. И кажется ей — вся острота лучиков света переместилась в огромную жалость, жалящую сердце. Кто-то там, кто-то страдающий и изменившийся, испуганный, жадный и злой… Умер. Умер в попытках убить ее, или изменить навсегда.

— Я… — говорит княгиня в размытое лицо испуганной Фитии, — я… я ее убила! Только что! Няня, я убила ее!

— Это сон, птичка. Просто тяжелый сон. Что ж я не разбудила тебя, моя рыбонька, старая я коряга…

— Нет, — говорит княгиня и плачет горько, хватая старые руки, что гладят ее плечи, — нет, это сон заката. Он всегда показывает правду, ты знаешь.

И нянька молчит. Качая головой, глядит на светлую макушку своей птички. Женщины, что растет и становится еще сильнее. И ей больно, так больно от этой грозной мощи внутри себя.

Снаружи пахнет сытно и пряно, тихо разговаривают мужчины, собираясь у костров. Посвистывают ласточки, чертя узкими крыльями плотный вечерний зной, и в озерце плескает рыба, хватая толкунцов, стоящих прозрачными столбами точек.

Вытирая ладонями слезы на распухших скулах, княгиня говорит угрюмо:

— Теперь я хуже Ахатты. Все теперь держать мне в узде, и страх, и ненависть, и злобу.

И нянька снова молчит, положив руку на истрепанную штанину, открывающую босую ногу ее девочки.

Глава 48

И вдруг все замолчало…

Видящий невидимое открыл прозрачные зеленые глаза, глядя на горбинку собственного носа и тонкую шею перед самым лицом. Черные пряди спускались за край зрения слипшимися нитками. Задержал дыхание, вслушиваясь. И прижал ладонь к коже под грудью спящей женщины. Сердце под рукой тукало медленно, с неровными перерывами. Будто раздумывая, не остановиться ли совсем.

«Пустая…»

Он отодвинулся и сел, убирая за спину белые косы. Спящая не пошевелилась, лежа на боку, не почуяла, как он вытаскивал из-под почти невесомого тела свою руку.

Он все высмотрел в ней, все, что клубилось в памяти, все картинки, звуки и мысли — от жадной девичьей любви, погнавшей ее давным-давно в гнилые болота, до смертной тоски, оплакивающей погибшего, как была уверена — по ее вине — сына светлой сестры.

Внутреннее все время подпитывалось легкими порывами чужих мыслей, сильных настолько, что даже в глубину матери горы проникали они, находя голову и сердце Ахатты. Он знал, это сновидица Онторо, воспитанная его братом-жрецом, держит своей страстью связывающие всех нити. Сама того не зная, натягивает их, пылает, дергая. И как по нитке бежит, содрогаясь, рывок, так и в голове спящей Ахатты внезапно высвечиваются смутные, нет, не картинки, а знаки, о чувствах других, тех, кто далеко.