Хаидэ

Капля упала не в срок, и Тека встрепенулась. Тихий стук вплелся в падение воды. Она бережно уложила спящего Бычонка рядом с Меликом и тихо побежала к входу, задевая лавки и сундуки широким подолом. Коротко прогремев засовом, открыла тяжелую дверь. Отступила, жадно глядя на широкую спину Коса, который ловко накидывал железные петли и закрывал засов. И вдруг нахмурилась, припоминая смутное мелькание в сумрачном коридоре, внизу у ног мужчины.

— Один пришел? — спросила шепотом, увлекая мужа подальше от постели и спящих мальчиков, втолкнула его в маленькую кладовку.

— Что там, Кос, а?

— Попить дай.

Выглотав ковш ледяной воды, тойр сунул его снова на каменную полку, под звонкие мерные капли. Вытер короткую бороду. Улыбнулся.

— Тебе как баять — чтоб до утра хватило? Или короче сказать?

— Ну тебя! Главное скажи.

Вполголоса, оглядываясь на ветхий занавес, отделяющий кладовку от пещеры, Кос пересказал Теке, как появилась княгиня, одна и без меча, и даже ножа не было у нее. Как стояла, и признавалась в злых делах, а после нашли детишков, сняли их. И Нартуз теперь вождь. А княгиню повели в плен, вместе с белыми отцами, потому что сама захотела так.

— Сама… — проворчала Тека, — ага, сама как же. Она ж за сыном пришла, дурной ты у меня, Кос. Вот и пошла, боится, вдруг они его держат да злое с ним сделают.

— Почем я знал, люба моя. Там шум и все орут. Пиво уже хлебают вовсю.

— То-то воняешь, как козел по весне.

— Ну, выпил, да. Нарт говорит такое! Да я ушел, чтоб вас не бросать.

— Кос… А ты бы крикнул ей. Мол, князь твой жив-здоров, хорошо спрятан. Глядишь, она и не пошла бы.

Кос пожал широкими плечами и наморщил лоб.

— Да я как-то… И она быстро так. Все еще кричат-орут, а она уж Нарту бает, мол, веди их в пещеру, да я с ними. Ну и они пошли. Откуда ж я знал!

— Эх ты. Лоб ты каменный! — Тека опустила голову, раздумывая.

— Ты меня не ругай. Ты баба, ум у тебя мелкий. Как мне было кричать? Там на толковище, считай, все мужичье собралось, с нашей горы, да еще с соседних пришлые. Думаешь, все прям за Нарта стоят? Были и такие, кивать кивали, а глаза прятали. А ну кто раньше метнется сюда? Тут мой сын. И вообще, мальцы, трое аж.

Тека медленно кивнула. Страх пробежал по спине, цепляя кожу ледяными лапками. Перед глазами стояла картина — злые орущие тойры, бледные жрецы, все перемешалось. Все сдвинулось с теплых привычных мест. Подавленно согласилась:

— Правду сказал, люб мой. С тихой пещеры учить легко. Верно ты промолчал.

Кос приосанился. И еще вспоминая, добавил:

— Конечно, верно! И я ж не все видел, пока отсель бежал, да пока возвращался. Но вишь, сделал верно! А то, вдруг как те мальцы, которых вараки кусали. Я одним глазом только и увидел. Совсем как мертвые. Хорошо, недолго висели, бабы их выходят.

— Кос, — Тека повела плечами, но холодок никуда не делся, стал злее, забегал, суясь по ребрам и спускаясь к пояснице, — Кос, ты сейчас сюда шел, ты один шел? Ничего не слышал?

— Я крался! Как Исма учил нас. Во!

— Да. Да. Хорошо.

Она крепко взяла мужскую руку маленькой сильной ладошкой. Потащила обратно в пещеру, к табурету, стоящему на краю расстеленного старого ковра.

— Ты посиди. Поспал бы, но ведь не ляжешь?

— Не. Пень придет, я может, еще уйду, послушаю, что там Нартуз. Вдруг драка будет, а?

— Не надо драки, Кос. Дети вон. Какая драка.

Мужчина прилег на бок, подпер скулу рукой и стал разглядывать спящего Бычонка. Тека села на табуретку, окружив себя широкой юбкой. И задумалась.

Вараки и муты. Злое проклятие Паучьих гор.

Умелицы знали много. Наперечет — все лесные и луговые травы, все деревья, и какое когда цветет, и в какой год принесет плоды, а в какой надо поберечь старые запасы. Знали, что собирает серая белка, цокая и суетясь на заваленной сушняком поляне, и где несут мягкие желтоватые яйца лесные полозы. Знали, в какую пору нельзя трогать рукой рыжих древесных мурашей, чтоб от укуса не опухла рука до самого плеча. И когда собирать прозрачные крылышки, скинутые бабочками-звенелками, чтоб сделать настой для лечения глаз. И каждая умелица знала — лес, горы, скалы, прибрежный песок и взбаламученные глубины соленого моря — полны больших и малых отрав. Так много было цветов, зверья и насекомых, которыми любой мог убить любого, лишь выжав соку или приготовив несложное снадобье, а то просто наевшись красивых ягод, что удивительно было — как жив народ до сих пор. И плетя ковры жизни, умелицы понимали — так происходит, потому что люди никак не убийцы, пусть даже злые, пусть грубые и ленивые, и пусть любят подраться. Но что-то внутри бережет от набольшего зла — тихо дать яду недругу после ссоры.