Хаидэ

Как в недавнем сне, Нуба летел через степь, оставив позади белые дома под красными черепичными крышами, городскую стену, увенчанную каменными башенками, сады, полные зреющих плодов. Цапля плыла под большим телом, радуясь вольному бегу, но Нуба, жалея лошадь, не понукал и не пускал ее вскачь — ехать еще долго. Может, надо было взять коня у Мелетиоса, но раз сказал «нет», повинуясь неясному порыву, то и ладно. Раньше он был сновидцем, и знает — нужно слушать то, что происходит внутри, даже если оно не несет в себе объяснений.

Он не оборачивался, пристально глядя вперед, но видел не только травы, неясной полосой втекающие под копыта Цапли, и не только яркие купы кустишек, что проскакивали с боков, сменяясь тонконогими рощицами на берегах ручьев. Люди, с которыми попрощался, стояли перед лицом, заслоняя степь. И их становилось все больше.

Круглощекая Матара, с подолом, полным зеленых ростков. Мем-сах Каасса в жестких парчовых одеждах. Старый купец Даориций, а рядом с ним — стройная фигура Мауры, в красивом хитоне цвета зеленого яблока. И — Мелетиос, с коротко стрижеными серебряными волосами, схваченными узкой лентой.

Даориций уходит в море, на своей Ноуше, и забирает с собой Мауру. А Мелетиос отправляется с ними. Так сказал, смеясь и волнуясь, когда прощался с Нубой у городских ворот.

— Вы появились и все перевернули во мне. Будто вторая жизнь начинается у меня, досточтимый Нуба. Я был богат, я и сейчас богат, давно схоронил жену и вот вырастил дочь и отдал ее в семью мужа. А сам возлег на мягкие покрывала, спокойно стареть. Мне сорок шесть лет, и когда вы у меня стали плясать, плакать, болеть от ран, любить и страшиться будущего, но все равно стремиться в него… Я ужаснулся тому, что собрался скормить Хроносу! Тихо сидеть в саду над свитками — двадцать лет? Тридцать? Нет, я лучше отправлюсь с Маурой.

Нуба внимательно выслушал сбивчивые слова взрослого мужчины, который торопился сказать, как подросток, что прикасается к мечте. Ответил, держа повод Цапли:

— Там страшно, уважаемый Мелетиос. Прости, что я говорю это, но там — смерть. Никаких двадцати лет может и не быть у тебя.

— Знаю. Я знаю! Но с ней я каждый день проживаю целую жизнь.

Они не посмотрели на Мауру, но оба знали, та улыбается, хоть и с грустью.

— Не обижай ее.

Нуба уже сидел в седле. И, помахав купцу и девушке, поскакал в свою собственную судьбу.

Брат вынырнул из сумрака, когда на небе отыграла вечерняя заря. И заржав, заплясал вокруг уставшей Цапли, почти невидимый в темноте, но сотрясающий землю стуком больших копыт. Нуба соскочил с белой лошади и, протягивая руки, охлопал шею и плечо черного жеребца.

— Вот ты, из моего сна. Значит, все возвращается, а? Ты — Брат?

Он не знал, может ли этот конь быть тем самым Братом, ведь времени прошло немало. Но не удивился бы. Мелетиос сказал, когда они вместе сидели в саду сутки тому и Нуба поведал о своем разговоре с призраком Техути:

— Вы пришли из легенды. Да-да, не возражай мне. Я много читал и я вижу. Будто нос огромного корабля, что рассекает волны жизни, так и вы. Это так странно. И правильно.

Нуба не думал возражать, но себя в легенде не видел. А потом подумал о Хаидэ именно так, посмотрев на женщину глазами Мелетиоса, и кивнул. Да, он прав. Можно приседать на корточки в попытках сравняться с теми, кто сеет и жнет. И это будет по-доброму для них, обычных людей с обычными чаяниями. А можно увидеть кусочек истины — все, к чему прикасается эта женщина — становится легендой. Так есть, к чему закрывать глаза и прикидываться слепым.

Пустив коней пастись, Нуба развел костерок и устроился рядом, накрыв большие плечи старым плащом. Он перекусит и немного поспит, чтоб после полуночи скакать дальше. А еще надо постараться увидеть правильный сон.

Отгоняя зудящих комаров, провел ладонью по буграм шрамов на лице и улыбнулся. Она видела его. Он так боялся этого, а теперь совсем нестрашно. Правда, он чуть не убил свою княгиню. Но демону Иму заказан вход в его душу, хватит. Теперь только сам.

Лег на теплую от последнего осеннего зноя землю рядом с тлеющими углями костра, и, разбросав длинные руки и ноги, заснул, надеясь увидеть во сне Хаидэ. А в самый глухой час, когда даже неспящая степь умолкала, затаившись в черном безвременьи, проснулся, подхватываясь с земли и дрожащей рукой вытирая потный лоб.

Ему приснилась шестерка белых жрецов, сидящих в плотно убранной красными коврами комнатке, тесной, как внутренность сердца. И во главе пятерых, закрыв глаза на белом лице, сидела княгиня, сомкнув ладони с мужскими ладонями. Лицо ее было холодно и бесстрастно, плечи развернуты, спина прямая, как напряженное дерево. Светлые волосы, сплетенные в три косы, спускались на грудь и спину. И когда яркий рот, наведенный алой краской, приоткрылся, чтобы сказать медленные слова, Нуба заставил себя проснуться, не желая их слушать.